style="font-size:15px;"> По утрам город затягивает дымка. Плотная и упрямая, она парит над бухтами, кроет Корабельную и Северную стороны. В ее молочном дыму дремлют корабли на рейде. Зависает она и над морем.
От Башни ветров я смотрю на восходящее солнце. Оно, большое, красное, кипящее, неторопко карабкается на холмы. И сворачивается дымчатое покрывало, и перед глазами встает чудный, почти сказочный город. Гляжу на него и думаю: «Эка разбежался-то!»
Между прочим, одноэтажный Севастополь почти не изменился: глянешь на Северную – сверкают ослепительной, по-украински, белизной домики в изумруде виноградников, повернешься к Корабельной – и там белые под красной горшковой черепицей весело поглядывают на тебя домочки.
Одноэтажный город пока прочно занимает прежние «позиции» – на Петровой и Зеленой горках, Лабораторную балку, холмы, тянущиеся к открытым крохотным бухточкам: Мартыновой, Хрустальной и Артиллерийской. Правда, тут началось частичное вытеснение одноэтажных домов, но их все же пока больше.
Здесь сохранилась и старая, с военными отметинами, каменная мостовая.
Я очень люблю ходить по старым улочкам Севастополя. Дома тут стоят так, будто они бежали в горку, запыхались и из-за колотья в сердце остановились.
С горушки хорошо видна жизнь в этих понизу стоящих домах: в одном увидишь «тузик», в другом покрытый плотным, как железо, рыбацким брезентом подвесной мотор, а уж весла почти в каждом дворе, да еще рядом пучки бамбуковых удилищ.
И везде на туго натянутых линьках – белье.
В Севастополе, как в Неаполе, белье сушится на вольном воздухе.
Когда входишь в одноэтажный Севастополь, возникают картины двадцатипятилетней давности. И не только картины, но память, как магнитофонная лента, воспроизводит и голоса тех лет.
Вдруг на тихих, кривых, как старые ивы, улицах заслышится цокот копыт – конница на рысях идет на водопой; надрывный гул лезущих в горку грузовиков, далекие гулы взрывов – саперы рвут мины; рев в высоком небе самолетов; и у каждого целого домика смех, говор – солдаты, ладные, обожженные южным, палючим солнцем, в пропотевших гимнастерках, на груди ордена и медали, при каждом повороте: «дзык-дзык»…
Весна, май 1944 года – война в Крыму и Севастополе окончена. Солдаты наслаждаются коротким отдыхом после поразительного по ярости штурма Сапун-горы и Севастополя.
Тепло цветет белая акация, а на холмах вокруг города, там, где земля не перепахана снарядами, горят, покачиваясь на легком ветру, маки.
Небо синее, высокое. Воздух прозрачен и золотист. И море радостное, хотя вода в нем обжигающая, злая, но волна легкая, короткая, без злого белого загривка, шепчущая, заговорческая, манящая.
А там, где земля перепахана, валяются, как на самой дешевой барахолке, немецкие каски, ломаные ящики от патронов и мин, носки, ботинки, гильзы, полусгоревшие автомобили и трупы – павшие люди, павшие лошади, они лежат с вздутыми, почти круглыми, животами.
Курится
