если царь всегда, непременно рождается, то зачем же его убивают?
Тогда вдруг что-то злое стало в лице Александра Михалыча, он посмотрел на Дунечку и сказал:
– Ты, мальчик, лучше спроси об этом свою тетю, она в этом больше меня понимает.
Дунечка вся вспыхнула. Все глухо замолкли. Открытие было какое-то ужасное. Но Курымушка уже был высоко, он хотел делать все новые и новые открытия и спросил про тайну вы-ли-тых.
– Бог сотворил Адама на земле?
– Ну хорошо, сотворил.
– И велел землю пахать?
– Велел.
– Почему же Он земли не дал?
– Вот ты какой! – удивился Александр Михалыч. – Неужели это ты сам догадался?
– Я не умею догадываться, – ответил Курымушка, – мне это Иван сказал.
– Тебе это Иван сказал?
– Иван, а про Ивана почему-то все говорят: вылитый Александр Михалыч.
Тогда случилось, как бывает часто во сне: по стеклянному полу в большом зале идет Курымушка, по сторонам много людей, смотрят на него, как он пройдет, а пол стеклянный вдруг наклоняется, и – «ай-ай-ай!» – он катится торчмя головой и куда-то «бух!» – просыпается.
Пол наклонился, Курымушка полетел и видит, как моргает ему мать черными глазами, как махала ему белой салфеткой, слышал, как сказал Александр Михалыч: «Рано тебе за столом разговаривать, ты еще дурак!» Все встали, благодарили мать за ужин, и ему строго велели: «Ступай спать».
Велика эта ночь вышла Курымушке, уснуть не мог и все думал, будто это он что-то неловко тронул, сорвался с цепи Кащей и теперь всех закует своей цепью, и с Марьей Моревной теперь простись навсегда. В приоткрытой двери маминой комнаты светится лампада, и долго слышится оттуда, как Дунечка плачет и шепчется с матерью:
– В письме так и сказано: «работать неопределенное время на легальном положении». Это значит – всю жизнь в этой тьме, в глуши.
– Милая, поезжай в город.
– В городе таких, как я, много.
– Ну не плачь, не плачь, привыкнешь, обойдется. Что же делать? Вот я работаю на банк и, видишь, совершенно одна.
– Вы все-таки любили.
– Что ты! Как я любила? Помню, вывели меня к нему, посадили на зеленый диван, и увидела я черную бороду – вот и все.
– А потом?
– Я не скоро к этому привыкла, и тебе не это нужно – не это любовь.
– Не говорите так, у вас есть дети, мне и того не достанется.
– Полюбишь чужих детей, как своих.
– Полюблю, я знаю, но все это не то.
«Бедная, бедная, – шепчет Курымушка, – всех вас опутал Кащей своей цепью, но как быть? Ведь это я виноват, это я выпустил Кащея. Как быть? Надо покаяться, – решил он, – во всем покаяться Марье Моревне, все ей сказать, и тогда будет опять хорошо, а главное, нужно открыть заговор на нее. Как бы ей это открыть? Разве пробраться к ней в спальню, „в маленькую комнату“, разбудить? Она все поймет.
