глазом видел Алпатов, как шла на пристань с отцом Алена, и думал: она большая, взрослая, барышня, какое ей дело до него, но все-таки почему же она все оглядывалась?
– Ты сегодня, – сказал дядя Алпатову, – постриги свои лохмы и почистись немного к вечеру: у нас будет фестиваль.
– Фес-ти-валь?
– Ну да. Гости соберутся, и директор приедет. Директор – умнейший человек. Все нонче будут, и немец. Ты по-немецкому как?
– Слабо.
– Я и попа позвал. По закону тоже плох?
– Плох и по закону.
– Держись поумнее. Безобразием нашим не хвались.
– Каким безобразием?
– Обыкновенным безобразием, что Бога нету, что царя не надо. Тебя с волчьим билетом выгнали. Все это, знаешь, они, пьяные, наверно, все будут ниспровергать, а ты не встревайся.
Астахов помолчал, приступая к самому главному.
– Вот еще что: должно быть, и уездный начальник тоже будет. Человек он у нас свой. Только ему другой раз бывает неловко, над ним тоже есть начальник. Ты за столом не бултыхни про… нашего гостя.
– Про желтого капитана? – догадался Алпатов.
– Зови как хочешь. Только лучше забудь его совсем; нынче ночью он от нас пропадет.
– Куда же пропадет он, дядя, можно спросить?
– В степь пропадет.
– Дядя, – осмелился Алпатов, – вы напрасно со мной говорите как с маленьким. В гимназии меня уже хорошо научили конспирации. Я хотел бы знать, как это можно пропасть в степи?
– А степь такое дело – в любую юрту пойди, и тебе барана зарежут. Все пастухи. Прибейся к любому аулу и гоняй баранов, хоть год, хоть два… Один политик у нас так и вовсе пропал.
– Погиб?
– Зачем погиб? Живет где-нибудь. Слышали даже, что и женился. Только этот аул перекочевал далеко за Голодную степь, оттуда уж ничего не доходит. Другой политик через пятнадцать лет объявился, ребятишек с собой своих привез, желтенькие, косые. Ну ладно! Лохмы свои ты ступай сейчас же подправь.
От этого разговора у Алпатова на сердце остается что-то хорошее, и по пути к парикмахеру он догадывается: отчего бы это так? Сначала он подумал на желтого капитана, что это от него: так свободно живет, захочет – с каторжниками в тайге, как и со всеми, все его и там слушаются; захочет – в степь, и там будет жить с пастухами. Вот бы уйти с ним. Разве уйти? Нет. Нельзя. Надо вперед непременно сделаться первым учеником и доказать. Кому доказать – он не спрашивает себя, – куда-то в пространство доказать, где судят и где – все. Надо всем доказать. Однако от мысли, что нужно себя всем доказать, явилось какое-то очень неприятное раздражение, и, значит, хорошее было не в этом.
– Вы мне волосы постригите, только чуть-чуть, – сказал он парикмахеру. И вдруг, глядя на свои волосы, вспомнил свое хорошее: дядя говорил, вечером будут капитаны с женами, значит, и Аукин будет, и с ним, может быть,
