отсветах дня, мы смогли как следует разглядеть его.
Размерами он был с фокстерьера, с короткой и гладкой шерстью и сидел в своеобразной ссутулившейся позе, отчего казался горбатым, и это впечатление еще больше усиливалось его манерой свешивать голову между плечами, совсем как нападающий бык. Хвост у него был длинный и пушистый, в аккуратных черно-белых кольцах, тонкие лапы переходили в плоские широкие ступни с голыми розово-красными подошвами. Шерсть светлая, пепельно-серая, местами желтоватая, и только черные отметины на морде да сплошь черные ноги. Словом, енот и без того являл собой смехотворную фигуру, а низко опущенная голова, растерянное выражение карих глаз, выглядывающих из-под черной маски на морде, делали его похожим на пойманного с поличным доморощенного взломщика.
Когда я сунул ему в клетку миску с водой и рубленой рыбой, он живо приблизился к миске, словно осужденный на смерть, предвкушающий свой последний завтрак, и присел перед ней на корточки, затем погрузил в воду лапы и похлопывающими, поглаживающими движениями стал шарить в миске, все это время не переставая с мрачным видом наблюдать за нами. Так продолжалось довольно долго. В конце концов он подгреб кусок рыбы к краю тарелки, словно кролик, уселся на задние лапы, деликатно взял кусок своими тонкими пальцами и отправил его в рот. Съев рыбу, он снова принялся хлопать лапами по содержимому тарелки и делал так каждый раз, прежде чем взять новый кусок.
Боба страшно заинтересовали эти, как он выразился, «ухватки взломщика сейфов», и позднее, вечером, когда мы стали на ночевку, я поймал несколько речных крабов и посадил их в клетку енота, чтобы разъяснить Бобу смысл странных движений животного. Енот со слегка настороженным видом оглядел всех крабов, затем выбрал из них самого крупного, присел перед ним на корточки и начал быстрыми легкими движениями как бы охлопывать и оглаживать его со всех сторон, время от времени останавливаясь и встряхивая лапами. Краб, обороняясь, делал отчаянные выпады клешнями, но движения лап енота были до того стремительны, что их невозможно было схватить; краб все больше пятился назад, а енот следовал за ним, не переставая работать лапами. Через десять минут такого единоборства краб, еще целый и невредимый, но уже вконец обессилевший, прекратил сопротивление. Енот, казалось, только этого и ожидал: он внезапно наклонился вперед и перекусил злосчастного краба пополам, затем откинулся назад и с горестным видом созерцал его смертные муки. Когда краб перестал шевелиться, енот деликатно взял его кончиками пальцев, положил в рот и схрумкал с выражением величайшей скорби на морде.
Наша лодка стояла у пристани неподалеку от обиталища царственного вида индийца в широких одеяниях, с тюрбаном на голове, который пригласил нас на ужин. Мы пришли к нему домой и, усевшись кружком на корточках прямо на полу, принялись поглощать великолепное кэрри и чупатти при свете мигающей «летучей мыши». Мистер Кан был в ударе. Жабой восседая среди нас и сверкая зубами, словно трухлявый пень гнилушками, он набивал себе пузо
