точнее всего сексуальную одержимость математичек отразил роман и фильм «Семнадцать мгновений весны». Там сексуально озабоченную математичку, пытающуюся оберштурмбанфюрера Штирлица прямо из-за стойки бара или ресторанного столика затащить к себе в постель, играла полногрудая Ульянова, из Таганки… Поскольку мамаша фрагмент романа Семенова об одержимых математичках цитировала для меня неоднократно, доказывая их женскую ущербность, когда секс идет от головы, а не от сердца, то я это запомнила на всю жизнь… Слушай на память, слово в слово… «Девка была пьяная, толстая и беспутно красивая. Она все время шептала Штирлицу: «О нас, математиках, говорят, как о сухарях! Ложь! Мы в любви изобретатели! В любви я Эйнштейн! Я относительна и безотносительна! Я хочу тебя, седой красавец!» Мамаша считала, что Ульянова и Семенов, разумеется, тонко отразили комплекс неудовлетворенности женщин с математическим складом ума. Логическая изобретательность, фантом и ирреальность чувственности и, конечно тяга молоденьких математичек к седым красавцам профессорам и академикам… Ведь по ходу романа, несколько раз упоминается о породистом «профессорском» лице Штирлица…»
Брагин тогда просто обомлел, как с ним, «седым красавцем» запросто разделались с эпатажной естественностью юности эта веселая умная девица: и над своими «комплексами Электры» надсмеялись, и над породистым профессорским лицом «седого красавца» потешились – и все это с вызовом и азартом, остановившись перед тайной предчувствия ее вырубов и отключек. И все же он гораздо больше ее, околдованной полнолунием, был очарован уже ею, Лерой, свободной и раскованной, не стесняющейся своих внутренних зажимов и комплексов, девичьей чувственной и интеллектуальной экстравагантности…
Брагин только осторожно обозначил тему девичьих романов на примере той же математички с пышной грудью в ипостаси Ульяновой, когда та в Швейцарии пыталась соблазнять Штирлица, а тот послал ее в свою машину – «иди и начерти пару формул» – ибо в голове его были более важные шпионские дела. И она живо откликнулась на шутку с романом, более важными дела интеллектуалов-шпионов «с профессорским лицом». Она спокойно рассказала обо всех своих девичьих романах, которые можно пересчитать по пальцам одной руки, виня, прежде всего, свой математический склад ума, повлиявший на гиперсексуальное познание мира. Она обнимала его и даже в чем-то каялась: «Мне ведь предстояло сделать выбор: либо утвердить себя в независимости от особей мужского пола через фантомные образы самоудовлетворения, либо получить опыт полноценного гиперсексуального познания себя в мире, мира через естественную чувственность…»
Брагин уже не подгонял ее мысль, мысль сама, естественным образом развивалась и трансформировалась в новые образы и формы. Но прежде всего поражала, просто потрясала молнийными выпадами из грозового неба ее разящая искренность и прямота. Никто не требовал полноценного учета и детализации ее девичьих романов, – так лишь лукавые намеки
