об этом забыл.
Потрёпанную джинсовую кепку с длинным козырьком.
– Ни при чём?
Миша Левин тупо уставился на ту же кепку, перевернул её, поглядел на кровавое пятно снизу на козырьке. Брюс приоткрыл рот и сказал одно слово:
– Муравейник!..
Лицо начало меняться. На тропинке стоял не старый человек в шляпе, а длинный двадцатилетний парень в штормовке и кепке, надвинутой на глаза. Из-под козырька он пристально смотрел на горящий муравейник и сам не понимал, кто он теперь: девятилетний напуганный пацан или убийца.
«Вернуться к палатке, – стучало в голове, – и ударить эту стерву по лицу… Скоты неблагодарные. Я вас позвал в этот лес, я хотел рассказать что-то важное, я вам доверял. Я думал, что у меня теперь есть девушка. А она весь вечер глядела не на меня. Они думают, я не заметил. Прекрасно я заметил, как ей этот Микки-Маус понравился. Ловелас стриженый, скалолаз с туристическим образованием. Дура, стерва, шлюха, студентка с филфака! Кто же спорит, Александр Брославский крутой мужик, а я так – ученик барда Мурашова. „В походе нельзя играть на гитаре“. Правильно он сказал, нельзя. Нельзя в это верить. Бард Мурашов обманул нас и свалил куда подальше, а нам теперь с этим жить. И я пытаюсь! Я же пытаюсь, пропадите вы пропадом! Сейчас не то время пришло, когда про сосновые шишки поётся, сейчас время страшное. И всегда было страшное. Это вы, это вы всю жизнь врали друг другу, что жизнь – штука простая: соберешься с друзьями у костра – и все счастливы. Я сочиняю про другое. Я не сочиняю даже, я говорю правду!»
«А они не слышат. Даже эти, с которыми я давно знаком и вроде как друзья, не слышат. И эта стерва. И этот псих Вадя. Ударить по лицу… Кого ты решил ударить по лицу? Кого бы ни захотел – не выйдет. Александр Брославский не собирался с нами ехать, но на вокзале заглянул мне в глаза и присоединился к группе. Он сразу понял, что я псих, что за мной лучше присмотреть. Вдвоём с Толей они меня легко скрутят… Правда, можно взять в руки что потяжелее. Толин топорик, например, из дерева вытащить? Что, интересно, ты скажешь тогда? Сука…»
За все свои двадцать лет Светлов почти никогда не пользовался ругательствами – ученику барда Мурашова и честному романтику это вовсе не к лицу. Но сейчас, сидя на вывороченной из земли бетонной плите, он с наслаждением повторял бранное слово: сука неблагодарная! Я её позвал, а она недовольна. Она мне велела извиниться… За что?.. Я подлостей не делал, сука… Я бедный, но я честный…
Перед Светловым высился муравейник, похожий в темноте на надгробный памятник детским страхам и юношеским надеждам.
«Никто не убивает людей просто так…» Да что ты говоришь, клоун рыжий?
«Вам правда не страшно? – лёгкий шум ветра, пролетающий в кронах деревьев, походил на пение. – Не стра-ашно вам? Не стра-ашно? Может, скажете, так не быва-ает?»
Муравейник стоял перед ним. Высокий, в три четверти немаленького светловского роста.
