лампа с дугообразно изогнутым, из нержавеющей стали, с канавками, стволом, выраставшим из плоской круглой чёрной подставки с торчащей из неё белой цилиндрической кнопкой и стеклянным молочно-матовым, похожим на поникший тюльпан абажурчиком – запомнилась тонкая извилистая трещинка на чуть шероховатом, если тронуть пальцем, стекле. Пока завтракали или обедали, лампа с абажурчиком дожидалась своего часа на полке рядом с логарифмической линейкой в потёртом, залоснившемся, раздвижном, разнимавшемся на две части футляре из папье-маше и набором фигурно-плоских деревянных, будивших воображение Юры выпукло-вогнутою плавностью линий и форм лекал. Но вот Липа притворно давит зевок и даже прихлопывает ладошкою по губам, как бы заглушает протяжно-музыкальное а-а-а-а-а, затем, якобы для отвода чьих-то нескромных глаз, потягивается, вскидывает в стороны и вверх худые длиннющие руки-крюки и с ленцой произносит, заговорщицки подмигнув Юре: «Дело было вечером, делать было нечего…» Но вот посуда со стола убрана и хлебные крошки тщательно – под строгим присмотром Анюты – сметены, поверх клетчатой серо-зелёной клеёнки укладывается плотный коричневый лист картона, заляпанный чернильными кляксочками, – дяде Липе не терпелось вынуть из старого кожаного портфеля бумаги и погрузиться в свои математические мечтания; в Липе сидел недуг-талант заштатного мудреца, причастного к пророчествам, запросто, без трепета прикасавшегося к мировым идеям и тайнам в четырёх стенах своей комнаты.
Однако царила-правила в комнате той Анюта; то чуть натягивала условные вожжи, то ослабляла, да так, что мечтатель Липа мягкого её правления не замечал.
Тётю Анюту – ту тётю Анюту, которую знал маленький Юра, – звали ангелом, а, понижая голоса – живым трупом, однако и робкие признаки жизни последовательно убывали. Её жалели, любили, её сердечность и ангельская доброта, бесстрашие и непреклонность удивляли, заслуживали уважения, старческие чудачества и острый язычок вызывали добрую улыбку, но по мере выслушивания её рассказов…
О ней самой, однако, трудно было бы рассказывать последовательно, по порядку, а уж о том, что сама рассказывала она… За что уцепиться?
Какие безошибочные мгновенные психологические портреты она набрасывала! Звонок, ещё звонок, ещё…
Полотёр Валентин постарался на славу, коридорный паркет сиял, гости довольного, рокочущего свои ласковые приветствия и ехидно поддевающие подбадривания, лёгкого в сопровождающих движениях и жестах при всей массивности своей Сиверского проходили гуськом в гостиную со щедро накрытым большим столом по длинному коридору мимо приотворённой двери. Но и беглого взгляда на профили гостей – многие из них, правда, обладали особо выдающимися профилями! – Анюте хватало, чтобы главное поймать в человеке, в тайных помыслах и душе его, и даже, бывало, прочертить в туманное будущее его судьбу.
Иных,
