на эти гадкие делишкис горы смотрящий иисус…
играют пьесу на иврите
и переходят на фарси…
о! я неблагодарный зритель –
аплодисментов не проси
«волчица привыкает к волчецу…»
памяти В. Кривулина
1
волчица привыкает к волчецу:
от гальки оттолкнувшись, над заливом,
она летит. простуда ей к лицу…
но, даже если сделаться сопливым,
здесь запросто не выжить, и живут,
то в нитку превращаясь, то в иголку,
и аквилону кланяясь за труд:
он из рябины сделал балаболку…
2
свидетель бог: вороны, воробьи,
скворцы, синицы, иволги и сойки,
на языке корявом объявив,
что воздух выпит, платят неустойку.
к бумажной боли руку приложив,
слезу прольёшь – а этого не надо.
ты думаешь, что можешь не по лжи
прожить? живи, и будет смерть наградой
«когда он скомкал в темноте…»
когда он скомкал в темноте
листы замученной бумаги,
явились строки, но не те,
что он вымаливал у скряги.
была им комната мала –
они вставали на колени.
их тени грелись у стола
от лампы… бедные их тени
«бывший бог – чего ты хочешь?..»
бывший бог – чего ты хочешь?
жидким воздухом послушным
залил очи, залил уши.
режешь камни кожей, брешешь,
как дворовая собака.
если кто к тебе и ходит,
то купцы. живого праха
совладелец, для сугрева,
хоть и с голоса чужого,
ты кричишь на сковородке:
«смерть создателям ежовых
рукавиц!» – и ум короткий
(от ворованной коровы)
рыбу ловит – не удою!..
думал на кровати двое:
он, она, но третий – йети –
невидимкою, вливая
в уши яд им: бойтесь, боги,
заплутавшего трамвая!
короли садовых яблок
спят в своих шатрах зелёных.
спит сентябрь. бормочет зяблик
черви чествуют плутона.
по лицу гуляют губы.
пятна света мёрзнут, мелом
(но не сразу) станет уголь.
угол голи не стыдится –
птица в бой вступает смело
с человеком. злая птица.
«шли шеренгой шигуны…»
не увидеть шигунов
шли шеренгой шигуны
я их видел со спины
главный был большого роста
сантиметров двадцать пять
лыс горбат и весь в коростах
но зато умел летать
рядом внуки шли и дети
(всех упомнит только бог)
пращур ехал на портрете
потому что был без ног
«дорога из флоренции вела…»
дорога из флоренции вела
(она казалась вечной) в монтелупо.
остались где-то позади пилат
и гвидо со своей тарелкой супа.
со всех сторон на нас кидался день
садов, полей и придорожных линий
с тяжёлым миром мелких деревень,
с домами, запечатанными в глине.
лепилась к вишне красная икра
смородины, и божии коровки
на солнце грелись, в белом камне раб
сидел… когда коты без подготовки
петь начинали, замолкали псы,
и каждый был себе отец и сын…
подводы шли. разрезанные мышцы
подлеска с мятым запахом травы
взывали к тучам беспрестанно, мы же
совсем не поднимали головы.
переплетаясь с небом, пели птицы
ища для бога господа его…
и всё, во всё едва входя, границы
всего отодвигало от всего
«кто там ещё? кого носок свистка…»
кто там ещё?
