не мог взять в толк, мерещится ему этот угрожающий взгляд или всему виной выпитая тайком лишняя рюмка.
Он присматривался к ребенку, доказывая себе, что младенцы не умеют думать, что они слишком невинны, чтобы различать хорошее и плохое. Да и что плохого было в том, чтобы понянчить маленькую Софию, поиграть с ней? Она всегда так радовалась, когда отец брал ее на руки и возился с ней. Не то, что Деметрий, взгляд которого менялся с настороженного на колючий и вопрошающий.
Видеть у обычного младенца суровое выражение лица было слишком необычно, странно, даже пугающе. Ведь все младенцы такие улыбчивые и трогательные. Ну, просто ангелы!
Деметрий не походил на ангела. Разве что в те минуты, когда он чувствовал, что София спит рядом, лицо его приобретало какое-то одухотворенное выражение, которое сразу исчезало, стоило разлучить брата с сестрой на время. Он принимался смотреть по сторонам, насколько это позволяло его физическое развитие, ища взглядом сестру. В этом взгляде была тоска, неуверенность… Смотритель мог поклясться в этом: подобное никак не укладывалось у него в голове!
Взгляд Деметрия был слишком взрослым, все понимающим. Будто смотрели глаза опытного, познавшего жизнь человека.
Бояться младенца, пусть даже такого необычного, казалось верхом бессмыслицы и глупости, но смотритель не мог заставить себя преодолеть ощущение, что сын не сводит с него глаз, словно угрожает ему и своим молчанием говорит гораздо больше. Поэтому мужчина все реже брал его на руки, испытывая смесь неприязни и чувства вины, не решаясь признаться окружающим в своих подозрениях.
Его жена, стоило ей оправиться после тяжелых родов, слезно просила его больше не заводить детей, просиживала у окна в кресле с вышиванием, глядя на океан отрешенным взглядом и глубоко вздыхая.
Иногда она брала из колыбельки Деметрия и ходила с ним взад-вперед по комнате, тихонько напевая детскую песенку, затем укладывала обратно, забывая о нем на несколько дней, чтобы потом снова вспомнить о его существовании. К Софии она почти не притрагивалась, да в этом почти не было нужды, потому как малышку окружил вниманием отец, который все свое свободное время проводил рядом с ней.
В погожий день он непременно брал девочку на прогулку, заботливо укутав ее, показывал океанский берег, рыбацкие лодки и расстилающийся голубой горизонт. Поднимался он с ней на маяк, рассказывая о важности своей работы, о власти огня над тьмой и о том, что потерпевшие кораблекрушение не обретут покоя в воде и обречены на бесконечные странствия. Потому что люди вышли из земли и упокоиться должны в этой самой земле. Ночью можно услышать или даже увидеть тех, чьи тела поглотила морская пучина. Теперь их блуждающие души безмерно страдают, прикованные к месту своей гибели.
– Забиваешь ребенку голову страшными сказками, – ворчала экономка, – вот, пугать вздумал. Ты ей про Святую Мать и Младенца расскажи. Для христианской души-то оно лучше.
Петер соглашался. Он был крещен и ходил в церковь. Но при этом часть его сознания оставалась глубоко языческой, уходящей корнями в неведомое прошлое, о чем не говорилось в Библии.
