верховного главнокомандования вермахта, пытаясь повыше держать отяжелевший дряхлеющий подбородок. – Погребать и очищаться от них, как от скверны.
– Давно пора, – подал голос доселе отрешенно молчавший Борман. – Да только слишком уж мы затягиваем с этим очищением.
И лишь после его слов присутствующие вновь обратили свои взоры на непринужденно и безучастно восседавшего в конце стола Скорцени. Теперь его появление здесь уже никому не казалось таким странным, как показалось в первые минуты его появления в «ситуационном зале». Они, конечно же, ждали его реакции, но Скорцени лишь холодно, невозмутимо прошелся по «высокому собранию» своим леденящим душу взглядом профессионального убийцы.
– Я тоже считаю, – поддержал его Йодль, – что на место венгерского Хорти, словацкого Тиссо и им подобным должны быть поставлены другие люди. Совершенно иные… люди.
– Как вы считаете, Скорцени? – не выдержал в конце концов Кейтель.
– Предоставим это решать фюреру, – камнедробильно пророкотал обер-диверсант рейха. – Если последует приказ, мои парни уберут любого правителя, который попытается предать фюрера и на которого укажет фюрер. – Он выдержал многозначительную паузу и столь же многозначительно уточнил: – Но только фюрер, и никто иной!
Кейтель и Йодль умолкли, и это позволило министру иностранных дел фон Риббентропу вновь сосредоточиться на размышлениях о странном приближении к ставке фюрера этого разукрашенного шрамами верзилы без роду-племени. Возможно, кто-то из присутствующих действительно опасался предательства по отношению к фюреру Хорти или Тиссо. Но лично его, фон Риббентропа, больше волновало сейчас предательство самого фюрера по отношению к нему.
Да, в последнее время Гитлер предавал его. И делал это грубо, демонстративно. Министр иностранных дел есть министр иностранных дел. Даже в смутные времена войны именно он должен определять внешнюю политику империи. Его, а не чинов гестапо, СД, абвера или каких-то там «личных представителей фюрера» с непонятно какими полномочиями должны чтить и побаиваться премьеры союзных государств.
Слишком частое появление Скорцени в ставке фюрера вызывало у Риббентропа даже не зависть к штурмбаннфюреру. Это чувство нельзя было назвать завистью. Скорее – внутренним, душевным гневом. Молчаливым протестом. Почему преимущество отдавалось выскочке? Почему благосклонность к Скорцени сопровождалась забвением заслуг видных государственных деятелей? Демонстративным отдалением их фюрером от «Вольфшанце», от себя.
Да, фон Риббентропу были известны аргументы недоброжелателей. Основной из них – к услугам Скорцени и других диверсантов прибегали уже тогда, когда ситуация выходила из-под контроля министерства иностранных дел. Но ведь никто в рейхе, кроме аппарата министерства, и не заботился сейчас, чтобы контроль этот хоть сколько-нибудь усиливался. И вообще, когда в его присутствии в очередной раз возносили
