настроя, признавал право любого живого существа на существование.
Однако исключительно где-то там, в заповедных лесах и борах, кои должны же еще быть, хоть где-нибудь.
Но вот вопли одомашненных, замученных неволей и упорно жаждущих воспроизведения себе подобных, Вова не выносил.
Да и кому понравится, когда его разбудят такие жуткие рулады в самое темное время суток, когда только спать и спать?!
Певец же, явно соглашаясь с мужчиной, что да, не март на дворе, а вполне себе конец июня, издал уже совершенно леденящий душу вопль.
Вова подскочил.
Нашарил очки, и, решительно нацепив их на нос, опустил ноги с кровати. Пол неприятно холодил босые ноги, и мужчина заерзал, желая скорее воткнуть свои маленькие, совсем женские, ступни в сланцы, из коих ему удалось нащупать ногой только один.
Его товарищ валялся у стола, отскочив от стены на приличное такое расстояние.
– Ч-чертово животное…, – Вова встал, и так, одна нога в сланце, другая босая, направился к столу, где его ждал второй сланец. И только он наконец оказался счастливым обладателем обоих, почувствовав, так сказать, разницу, как ноутбук, стоявший на столе, и упорно заряжавшийся, вдруг издал тонкий пищащий звук.
Володя остолбенел.
Звук этот был ему знаком. Обычная оповещалка, ничего особенного.
Да только сети тут не было. Ноут не был подключен.
– Тогда каким это, извините, макаром? – спросил Володя у окружающего пространства. Пространство ответило уже порядком доставшим «Мрр-ряя-у-уу!», очевидно, соглашаясь с мужчиной и безмерно же удивляясь.
Володя, не долго думая, подошел к непонятным образом ведущей себя технике, и откинул крышку.
Экран, как и следовало ожидать, был темен и никаких иконок на нем не светилось.
– Хмм… – подумал Володя, – хмм… – А не глюки ли у нас, господа?
Постояв так, глядя на темный монитор, он закрыл ноут в великом недоумении.
Замолчал и залетный кошак, избравший окрестности дядиного дома местом своего паломничества в поисках родственной души, не говоря уже о большем.
И ничто более не нарушало тишины глубокой ночи, царившей за окном.
Наш физик-теоретик постоял в глубокой задумчивости пару минут, и, все еще удивляясь, отправился на свое ложе.
Однако уснуть ему больше не удалось.
Мужчина неожиданно ощутил такое одиночество, какового не чувствовал уже давно.
Захотелось вдруг, как тому неведомому кошаку, завыть, отдавая всю накопившуюся горечь и все свое разочарование, всю свою боль окружающему миру, который, он был в этом уверен, примет в себя все, что бы ты ему не отдал.
Примет.
И эта уверенность давала Володе надежду, давала облегчение. Вот только завыть не получалось. Непривычны ему были таковые экзерсисы. Хотя читывал он в литературе, писали люди знающие, что вот очень полезно иной раз выпустить из себя груз негатива, накопленный, что и говорить,
