style="font-size:15px;"> Он замолчал. А я себя на его месте представил: наверняка бы тоже знатно трухнул. Да и со своей мордой отправился бы не «пыль» сыпать, а в какой-нибудь бордель – старых тёток ублажать.
– Только вот никак в толк не возьму, – продолжал Грик. – Если из меня офеню сделать хотели, почему не гоняют, как остальных фамильяров? Если б я каждый вечер работал, то уже расплатился бы, наверно. Какой смысл, а? Думаю, вдруг завалить кого заставят? Одна услуга – и свободен. А нет – так самого пристрелят. Чё думаешь?
Я вообще не хотел об этом думать.
В начале седьмого хлопнула входная дверь – из коридора понеслась брань:
– Рой, дрянь ты такая, я тебя просила тумбу выбросить!
Угрожающий топот надвигался, и в комнату влетела мать Грика, всё такая же миниатюрная, но поседевшая и озлобленная. Я даже трухнул малость. Но, увидев меня, она мгновенно оттаяла, ласково улыбнулась и пропела:
– Ой, Лу, как же ты вырос.
А вы постарели, чуть не ляпнул я, но вовремя прикусил язык.
Нет, реально, раньше она напоминала фею из сказок, типа хрупкая, добрая и всё такое. Ей только крылышек прозрачных не хватало. А ещё она всегда благоухала карамелью, будто сама была из неё сделана, и пекла вкусные булки с джемом. А теперь вот постарела и покрылась морщинами.
– Здрасьте, Мишель, а вы как меня узнали?
– Ни у кого больше нет таких изумительных глаз. Минут через пятнадцать приходите на кухню, чай с фруктовым рулетом попьём. Расскажешь, как у тебя дела.
Мишель вмиг забыла о клятой тумбе.
– Я тоже тебя по глазам узнал, – сознался Грик.
– И Вафля. Да и папаша, наверно, тоже. Столько лет не видел. Да если б не глаза, он из трёх человек ни хрена бы правильно не выбрал.
– Особая примета, – ляпнул Грик.
Он посмотрел на плакат Родриги Спитч. Её запечатлённое молодое тело знатно отличалось от того изрядно постаревшего, которое совсем недавно сожгли и развеяли на Троицком мосту в её родном городе Рие. В реальности она умерла, а на плакатах пожалуйста – всё такая же молодая.
А вот мой снимок вряд ли кто-то сбережёт. Никто его не распечатает и не повесит на стену. Это ж надо уметь рисовать, петь или прыгать выше остальных. Типа известным быть, чтоб, там, в фильмах играть, автографы раздавать и всё такое.
– Слышь, Грик, вот мы помрём, и о нас забудут. Хреново это.
– Рано ещё помирать. Успеем прославиться.
Он подмигнул, хоть по-любому знал, что прославляться нам нечем.
Вкусный ужин, чай, бестолковая болтовня с Мишель отвлекли от всяких мыслей. Я довольно скоро назвал причину переезда, сказал, что не хочу об этом говорить, и темы мы больше не касались. Потом, спустя четыре чашки чая, мы пересели в гостиную. Грик включил радио, полистал радиостанции – ни хрена путного не нашёл – и зарядил всё того же клятого Тоскали́ни Пье́тро, увертюру к опере «Бродячий менестрель».
Я
