треснув дубиной по голове. Майор обещает навести справки и уходит восвояси. Говорит мне: «капитан, безымянная скотина, ты словно слепой дождевой червь».
Ну да я червь и есть.
Ничего странного, что такой нелепый и смешной великанище, как Вячеслав Самсонович заглядывает ко мне на полночную чашечку чая. Он идет бредет ко мне на далекую Батискафную улицу, где я располагаю скромным жилищем об одном этаже на погребах, где с незапамятных времен хранится скромный запас ренских вин, плюс древесные антресоли. Вячеслав Самсонович аккуратно огибает выгребные и угольные ямы, вообще он очень ловкий и деликатный. Хотя топот и чавкание его безразмерных сапожищ слышен и на 2-й Батискафной и даже на 3-й. «Чмок… чмок… чмок…» «Стой кто идет!» – всполошится какой-нибудь осоловелый бутошник ну да Вячеслав Самсонович знай прет себе напролом. Хрустнет что-то там под подошвой, круглой и страшной, как блин, а ему и дела нет, такой уж он увалень. И вот он тут. У тебя, друг, слишком низкие двери. Я разумею язык животных и птиц, и между нами нет никаких недомолвок и перегородок. Рыбы в Ждановке и Гренадерке сообщают мне сумасшедшие волшебные сказки и печальные последние новости, и мокроокие рыжеволосые речные девы шепчут мне слова быстротечной любви. Жаль Вячеслав Самсонович утоп недавно в Обводном канале, неаккуратно сиганув с моста, имени какового я все равно не упомню, сколько бы еще пользы он принес отечеству.
Его ножищи как сковородки. Мои же развеваются свободно по ветру. Они несут меня… господи, надеюсь, они несут меня в правильном направлении, иначе зачем бы я на белом свете существую.
Говорю солдатам: «Вы ни в чем не виноваты. Просто мы – подопытное стекло в руках господа». Они застыли, завороженные.
Где-то там, на высоком холме, стоит и возвышается твой фантастический пряничный терем, выложенный слюдой и червонными леденцами, и полчища любопытных головоногих лягушек забираются и прут через островерхое высокое окно прямо в твою белоснежную накрахмаленную кроватку. Как я хотел бы быть на их месте.
В младенчестве меня записали в лейб-гренадеры. В пять лет я уже командовал полком. В шесть – странствовал по Серному острову ну и еще вдоль по Офицерскому переулку, в поисках пропитания и воинской доблести, и где я заблудился, растерял всех вверенных мне солдат и остатки своего честного имени. А кроме того саблю, пуговицы и всю прочую дребедень и амуницию. Где они теперь? О дальнейшем и вспоминать особо не хочется, но неугомонный майор Дарлингтон требует подробностей. Изложи, говорит, на бумаге. Что ж, изволь голубчик.
Изволь.
Солдатам я вроде как бог, но для тебя, небесная алмазная канареечка, и только до тебя, я червь, червь и всегда ведь будет так. Я буду свиваться в колечки, крендельки и сердечки возле благоуханных ног твоих. Возле твоих хрустальных и шелковых туфелек. И пусть государь рассматривает меня в свой дурацкий дальнобойный оптический телескоп, если пожелает. Пусть посылает на мою бедную голову громы и молнии,
