местом и историей как одной цепью, – все они спешили как одержимые. Спешили, чтобы поскорее отделаться друг от друга, разойтись по разным квартирам, но разве это возможно? Вечно нам вместе тянуть одну лямку.
Двери захлопнулись, ужасный скрежет заставил Руфуса вздрогнуть. Поезду, видно, надоело тащить тяжелый груз, надоело опасное соседство белых ягодиц с черной коленкой, поэтому он застонал, дернулся, колеса заскрежетали на рельсах, издав неприятный лязгающий звук. Потом он все же покатил дальше, на окраину, где люди постепенно выходили и нагрузка уменьшилась. Фонари, ослепляя, проносились мимо, поезд проезжал станции, где пассажиры дожидались других поездов. Потом поезд снова нырнул в туннель. Он ринулся в зияющую черноту, которая раскрылась, как женщина, чтобы принять его, раскрылась, и весь мир содрогнулся от этого соития. И вот, когда казалось, что рев и движение уже никогда не кончатся, впереди ярко засветились огни 125-й улицы. Со стоном и скрежетом поезд замер. Руфус собирался было выйти, но теперь только оцепенело наблюдал, как люди тянутся к выходу, как открываются двери, как пустеет вагон. Выходили здесь в основном черные. Он подумал, что ему тоже стоит сойти и направиться к родителям, но тут его взгляд задержался на девушке, напомнившей сестру, она шла, печальная, среди белых, ненадолго задержавшись на платформе, прежде чем идти к эскалатору. И вдруг он понял, что никогда не вернется домой.
Поезд тронулся наполовину пустой и с каждой остановкой становился все легче; теперь в нем преобладали белые, бросавшие на Руфуса подозрительные взгляды. Он чувствовал эти взгляды на себе, но как-то отстраненно и незаинтересованно. Лучшее вы забрали, почему ж остального не взяли? На станции у моста, построенного, чтобы увековечить в памяти благодарных граждан имя отца нации, Руфус сошел.
И – вверх по ступенькам, на пустынные темные улицы, где горбатятся неосвещенные великаны-небоскребы, рядом с которыми чувствуешь себя пигмеем; эти гиганты, казалось, исподтишка следили за ним. Прямо над его головой начинался мост, он взмывал ввысь, но саму реку с этого места не было видно. И все же Руфус чувствовал ее близость, ее запах ударял ему в ноздри. А ведь раньше он не понимал, как животные издали чуют воду. Чтобы увидеть реку, надо было перейти шоссе, по которому на огромной скорости мчались автомобили.
И вот наконец он на мосту – осматривается, заглядывает вниз. Молниеносно сменяющийся свет фар на шоссе, казалось, вычерчивал невообразимо длинное загадочное послание. В стороне Джерси-сити тускло светились огоньки, то тут, то там вспыхивали неоновые вывески с рекламой товара, который кто-то хотел продать. Медленным шагом побрел он на середину моста, удивляясь, как это город, по которому он совсем недавно тащился почти в полной темноте, теперь сияет перед ним тысячами огней.
Посередине моста Руфус остановился, холод пробирал его до костей. Он воздел глаза к небу. Ну что? Ты, ублюдок, мать твою… Разве я не Твой сын? Рыдания душили его.
Что-то,
