неожиданно оказалось пустым. Покружив над городом еще десяток минут и безуспешно попытавшись вызвать «Зебру», Виктор увел оставшиеся истребители домой…
Ларин приехал на другой день. Он был тих и печален, сильно хромал, а вся левая сторона лица представляла собой сплошной кровоподтек. Саблин, встретив подчиненного, это несоответствие устранил, с ходу зарядив ему в правый глаз. Правда, слегка промазал.
– Я тебе чего? – орал он. – Для мебели? Ты куда, блядь, полез? Кто тебе приказал? Какого хера?
Славка не сопротивлялся! Он только размазывал по лицу кровь из разбитого носа и виновато улыбался. Эта покорность бесила еще сильней.
– Ты чего творишь-то? – Соломин навалился сзади, перехватывая руки, а верный Колька вклинился между, ловко оттесняя Виктора от Ларина. Подскочил Иванов, вцепился как клещ, не давая двигаться, а откуда-то из-за спины раздался издевательски довольный голос Пруткова.
– Опять Саблин! Теперь-то ты допрыгался…
…– Там, кстати, случай был, – Славка усмехнулся здоровой половиной лица и сразу же скривился от боли. – Меня из больницы на аэродром отвезли, на Ростсельмаш. Там и ночевал. А ночью приспичило… ну я и пошел, значит. А там, сразу у аэродрома, заборчик заводской, кирпичный. Ну и я, как человек почти интеллигентный (а папа у меня, чтобы ты знал, в клубе самодеятельностью заведовал), решил у того заборчика присесть, ну чтобы грешным делом в минеры не податься. Так вот, добрался я до стены, – шепелявя продолжал он, – только собирался к процессу приступать, как слышу, немецкие моторы воют. А вокруг темень и ничего не видать, лишь заборчик как гора. Ну, тут зенитки захлопали, прожектора позагорались. Иллюминация, мать ее, будто я к любимой тещеньке приехал… Ага. А тут немец САБы сбросил. Светло стало, как днем. Гляжу я, а вдоль заборчика, где я примостился, бомбы лежат. До хрена бомб, вровень с забором. Немец уже фугаски кидать начал, причем падают рядышком, а я стою и смотрю. Как обратно шел, даже не помню.
– Штаны хоть успел скинуть, – засмеялся Виктор, – или прямо в них навалял?
…Шубин отчего-то решил, что драка была обоюдной, и упек обоих. Сидели вместе, в арестантской. Комната эта, маленькая и тесная, была буквально вся расписана различными философскими, непристойными и поэтическими надписями. Творец этого безобразия и постоянный, можно сказать, прописанный здесь жилец сейчас болезненно охал, щупая побитое лицо, и громко жаловался на жизнь. Виктор сидел в противоположном углу, злился за свою несдержанность и изучал наскальное творчество. Надписей было много – Славка оказался заядлым графоманом и оставил богатое творческое наследство. Потом Ларин стал копошиться в своем углу и затем откуда-то достал и водрузил на стол бутылку, наполовину заполненную мутноватой жидкостью.
– Ты как? – спросил он. – Будешь?
Через полчаса обстановка в комнате решительно потеплела.
– Я только по бомберу отстрелялся,
