биологическому организму – оно требует задуматься о вечности. Коллектив, в отличие от индивида, потенциально не умирает и, более того, именно это его свойство напрямую связано с добром, напрямую требует принесения жертвы. Умирая во имя коллектива, человек как бы обретает в нем бессмертие, что и есть добро. Мораль, стало быть, можно в какой-то мере рассматривать как механизм по превращению индивидуальной смерти в коллективную жизнь. Хотя механизм, прямо скажем, несовершенный.
Однако почему первобытная "мораль" в кавычках? Она что – ненастоящая? Разве умереть во благо родных – не морально? Почти. Пока люди не свободны, ни альтруизм, ни эгоизм – вовсе не то, что мы имеем в виду под этими словами сейчас. Это лишь их жалкое принудительное подобие. Коллективная мораль, в общем, всегда принудительна. Умереть может и добро – но другого выхода все одно нет! И не будь подобного принуждения – что бы осталось от этих коллективистов? Но, однако, от этого "мораль" не была все же в каком-то смысле менее моральной – а именно в том, что она прямо противостояла эгоистичным инстинктам.
Коллективный моральный субьект испытывал два вида принуждения – внешнее и внутреннее. Внешнее просто и понятно – злой враг был силой, с которой надо бороться, и коллективное "я" не испытывало по этому поводу никаких сомнений. Внутреннее насилие во имя добра было не столь понятно. С одной стороны внешнее давление вызывало необходимость сплоченности – внутреннее насилие как бы следовало из внешнего. С другой стороны оно шло изнутри, от своих сородичей, которые полностью отождествлялись с собой – ведь взаимное насилие не имеет одного, определенного источника. А значит можно сказать, что насилие внутри коллектива было не только необходимым, но и желанным, насколько вообще может быть желанным насилие к самому себе – это было общее насилие во имя общей цели, во имя самого себя. Поэтому оно и было "желанным" – все, что идет изнутри организма желательно, даже если вызвано неясной внутренней необходимостью. В человеке-коллективе таким образом появился новый силовой центр, помимо потребностей и инстинктов. Этот центр общей воли, центр внутреннего принуждения – хотя внутренним он был только с точки зрения коллективного сознания – был порожден непреклонными сородичами, и впоследствии получил название морали, совести, а у некоторых философов – даже "супер" эго.
Тут можно спросить, как же эта "совесть", а точнее то, что ей предшествовало, оказалась в голове каждого из нас, если она родилась вне? Да так же, как существует всякий феномен общественного сознания, включая язык и науку. Он явно вне каждого из нас и одновременно – внутри, так как иначе ему быть просто негде.
В отличие от вполне рационального внешнего насилия – от врагов и к врагам, насилие к себе ради себя (как и к своим сородичам ради их самих) – иррационально, оно никак не вытекает из простой логики индивидуального выживания. Такое насилие отсутствует у животных, и естественно было бы предположить, что оно чревато серьезными последствиями
