куда-то смылся, Клаус уже тоже у соседнего прилавка маячит. Я вообще-то Фрица при себе придержать хотел: торгуется Баварец здорово, у любого местного дедка цену вполовину сбивает. Но раз удрал – его, значит, баварское счастье.
Открыл дверцу, смотрю – очнулась уже вполне моя принцесса, сидит, напрягшаяся вся, как на иголках, и смотрит испуганно.
– Вылезай!
Вышла.
– Есть хочешь?
Молчит.
– Только вот не надо контузию мне тут изображать. Все ты слышишь, все понимаешь. Ну, хочешь есть или нет? Третий раз спрашивать не буду!
Кивнула.
Подвел ее к лотку, где тетка, себя поперек толще, пирожками горячими торговала, купил один.
– На, ешь.
Глазом моргнуть не успел – в секунду заглотала.
Мне даже забавно сделалось.
– Гут, – и тетке кивнул, – давай следующий.
Второй моя герцогиня уже чуть помедленнее жрала. А третий и вовсе цивилизованно – по чуть откусывая, без всякого там чавка. Дожевала, крошки с пальчиков аккуратно стряхнула и на меня глазки подняла.
– А ты почему не ешь?
– Сыт я.
Не объяснять же ей, думаю, что, по моему скромному мнению, зайчатина эта сегодня с утра процентов на девяносто то ли гавкала, то ли мяукала.
Мне, конечно, тоже случалось всякое в пасть тащить. Особенно при отступлении… тут и конина за деликатес идет. А к змеям я и вовсе пристрастился – у нас тогда в роте снабжения узкоглазый один был, из «серых добровольцев», то ли узбек, то ли таджик, то ли еще какой китаемонгол, он этих змеюк готовил – любо-дорого, не во всяком парижском ресторане так подадут. Это, заметьте, не я сказал, а обер-лейтенант Циммерман, который по тамошним Монмартрам год без малого сапоги протирал.
Надо бы, думаю, дать ей запить чем-нибудь сухомятку эту. Только не видно, чтоб на базаре вокруг лимонадами торговали. Все больше бутыли мутные друг дружке передают.
Я все ждал, пока она хоть что-нибудь спросит. Хоть чего-нибудь, «куда теперь?» или еще чего такое… а она молчит. И смотрит. Доверчиво так… как щенок дворовый, которого косточкой приманили. Именно щенок. Взрослая-то псина никогда так смотреть не будет, даже если ей втрое больший мосол подкинуть. Рычать будет, подкрадываться полчаса, косясь настороженно, а потом цапнет и смоется по-быстрому, пока отнять не попытались. А лопоух малолетний подшлепает ближе, разлапится смешно и смотрит вот так же – человек, подкинь-ка еще вкусняшку, а?
Если бы она не молчала…
По сторонам оглянулся – базар бурлит себе вовсю, шум, гам, дядьки деловитые мешки необхватные волокут, бабы – корзины такие же, живность всяческая надрывается, в дальнем конце ряда бьют кого-то… уже наземь свалили и ногами месят. И только мы с ней стоим.
– Как тебя зовут-то хоть?
– Марго, – только губы у нее при этом скривились…
