я за соседним столиком завсегдатаев, по виду опустившихся интеллигентов. Приятели поедали облитые уксусом пельмени, маленькими глотками пили дешёвое вино из гранёных стаканов и довольно громко разговаривали. Один из них, постарше, с отёчным небритым лицом, в чёрном пальто и берете на давно не мытых волосах, изрекал реплики «исключительно философского» содержания. В очередной раз отхлебнув темно-бордовой жидкости, он промокнул губы грязным носовым платком и менторским тоном принялся поучать болезненно-худого парня с кислой физиономией и в очках с треснувшим стеклом, одетого в потасканный костюм траурно-серого оттенка.
– Ты спрашиваешь, почему в мире так боятся Россию, боятся русских? Откуда такой негатив и отторжение? Мы же мирные, хорошие ребята: бьемся за правое дело, защищаем униженных и обездоленных. С нашей точки зрения – это так и есть! Однако Дон Корлеоне из фильма «Крестный отец» тоже помогал всем, что не мешало ему быть преступником. Представь себе, что рядом с тобой живет криминальный авторитет. Ты встречаешь его по утрам, когда ведешь детей в школу, здороваешься. Милый, добрый человек, прекрасный семьянин! Ваши дети дружат, играют вместе на улице, ходят друг к другу в гости. Все прекрасно. Но где-то в глубине твоего сознания постоянно присутствует опасение. Ты ведь прекрасно осведомлен о роде занятий своего соседа, ты все время настороже. Так же относятся и к нам.
– Что за бред! Наша стана – не Дон Корлеоне. Скорее, Штаты…
– Абсолютная правда! Но в этом-то и беда. Они всё переворачивают с ног на голову, а мы только оправдываемся. Слабые потому что. Слабого можно обвинить во всех грехах. Если слабый – тебя сломают за секунду.
– Сломают?! Сколько таких было?! Сколько свернули себе голову, пытаясь сломать нас?
– История ничему, никогда, никого не учит, – назидательно изрек «философ», отхлебнул вина, утерся и продолжил: – Приходят новые поколения, и опыт предыдущих кажется им ненужным. Они-то умней, удачливей, и именно им посчастливится крикнуть: «Бинго! Есть! Мы сделали их!» Грузины вот тоже так думали, но потом пришлось бежать до самой своей столицы.
– Они-то бежали, а нас выставили агрессорами.
– А тебе не насрать? Мы и до этого были агрессорами в глазах западных обывателей. Одним грехом больше, одним меньше…
– Насрать, конечно, но обидно…
Мужчина в кожанке презрительно скривился, взглянул на часы, поставил стакан с недопитым пивом на стол, поднялся и направился к выходу. Молодой парень проводил его взглядом и, едва за ним закрылась стеклянная входная дверь, потянулся за соседний стол к почти полному стакану.
***
Время остановилось. Оно больше не имело значения. Он стремился жить даже тогда, когда казалось, что наступил предел жизненных сил, и когда не оставалось ни малейшего шанса выжить. Он всегда находил в себе силы вернуться, начать всё заново, зализать раны, возродиться, словно феникс. Он с лёгкостью оставлял позади воспоминания о прошлом, не думал о будущем и старался жить только настоящим. И вот жизнь, которую он так любил, за которую цеплялся изо всех сил, больше не имела смысла… Всё, чем он дорожил и ради чего жил последние десять лет, было раздавлено месяц назад, разорвано тяжёлым внедорожником на одной из улиц Москвы.
После того как жизнь отвернулась от него – не стало страны, которой он присягал и верно служил, когда предали те, кому он беззаветно доверял, – его дочь оставалась единственным лучиком, единственной радостью, тем, ради чего стоило оставаться на этом свете. А теперь лишь опустошение и злость, придающая сил и не позволяющая окончательно слететь с катушек. Злость и ненависть, желание отомстить, добраться до глотки ублюдка, виновного в смерти дочери.
Он увидел, как человек в белом тёплом плаще вышел из дверей торгового центра, и быстрым шагом двинулся ему навстречу. Ближе, ближе… Расстояние между ними сокращалось очень быстро, но для него – как при замедленной съёмке. Когда поравнялись, он сделал ещё несколько шагов, притормозил, повернулся, застыл на месте и окликнул в спину:
– Самойлов!
Человек в плаще машинально обернулся на незнакомый голос, остановился, медленно развернул корпус… Два выстрела прозвучали один за другим. Первая пуля прошла почти навылет, застряв на выходе под поясным ремнём брюк. Вторая, вывернув позвонок, отрикошетила от него и, крутнувшись, превратила правую почку в фарш. Стрелявший опустил помповое ружьё с пистолетной рукояткой вместо приклада, медленно положил его на землю, сделал шаг вперёд и склонился над умирающим. Он видел, как жизнь покидает тело лежащего в луже крови человека, и не чувствовал ни ненависти, ни удовлетворения.
– Requiem aeternam dona eis, Domine, et lux perpetua luceat eis. Requiestcant in pace. Amen, – скороговоркой произнёс он.
И застыл, словно не видя, как от здания торгового центра бегут к нему люди в полицейский форме, на ходу доставая пистолеты, как от автомобильной стоянки рванули в его сторону два крепких парня в штатском.
