всегда был странным человеком…
– А вы… были знакомы? – Катарина с интересом наблюдала за женщиной, которая пыталась направить силу весьма капризного артефакта.
– Увы… да… и не знаю, что тебе рассказала матушка… – напомаженные губы сомкнулись.
– Ничего. Она не любила вспоминать прошлое.
Да и вообще разговаривала мало и редко покидала собственные покои, пусть и обставленные весьма роскошно – а как иначе, ведь она супруга самого Годдарда, – но все же невыносимо тесные.
В них всегда пахло резко, неприятно.
Дымили курительницы. И старуха в красном одеянии сыпала в них листву. Матушка вдыхала дым и улыбалась, радовалась, так казалось Катарине. И, радостная, встречала мужа, чтобы подарить ему очередного ребенка. Правда, о детях она забывала сразу после того, как выталкивала их из собственного тела, но все благородные дамы передавали младенцев прислуге. И не младенцев.
– Конечно… понимаю… она, пожалуй, была на меня обижена, а я на нее. Я ведь ей завидовала. Ее красоте. Ее положению. И тому, что на нее обратил внимание сам герцог. Я тоже не отказалась бы стать герцогиней. Она же твердила о любви. И это казалось глупостью, будто недостаточно ей было того, что случилось с Эвелиной Гленстон.
Тетушка вздохнула и отвернулась к окну.
– Я бы с радостью поменялась с ней местами, но, увы, и вполовину не была столь хороша, как она, да… а потому, узнав, что она собирается бежать, я промолчала. Мне следовало бы обратиться к родителям, и отец сумел бы найти способ… удержать ее.
О да, способов много.
Катарина тронула щеку, которая вновь заныла от пощечины. Катарине хватило одной, а вот Луизу отец отправил в монастырь, откуда она вернулась спустя два месяца тихой, молчаливой и невыносимо похожей на матушку в равнодушии ее.
– Но я… я была молода и глупа. Я решила, что если ее не станет, то я займу ее место. Это… было неправильно.
Катарина кивнула.
– И я не сразу поняла, насколько моя глупость ударила по семье. Я могла бы найти себе мужа, хорошего мужа… многие бы захотели породниться с сестрой герцогини.
Только герцогиня не состоялась.
– Потом… позже… я винила во всем ее. И была права. Ей следовало бы думать не только о собственных удовольствиях, но и о семье, которой пришлось сложно. И, признаюсь, в письмах своих я позволила себе некоторую… резкость. И теперь жалею. Мне стоило помириться с Бетти раньше, но я вновь опоздала. И теперь все, что осталось от моей семьи, это ты. И я искренне хочу помочь.
– Спасибо, – вежливо поблагодарила Катарина.
Правда, потом вспомнила, что в той, прошлой, жизни желающих помочь тоже было немало. И помогали они зачастую, не спрашивая, желает ли Катарина принимать эту вот помощь, а после требовали благодарности. Услуги. Внимания. И всего сразу, искренне обижаясь, когда Катарина отказывала в этакой-то малости.
– Я так много думала… я так переживала… когда пришло то письмо от Бетти, в котором она искренне просила прощения, я… я понадеялась,
