учителем храмовых танцев, хотя и становлюсь с сегодняшнего дня профессиональным писателем и писать буду, конечно, много, как это еще с малолетства мне стало свойственно, чтобы все «если-делать-так-делать-много», но не имея, как вы видите, требующегося для этого автоматически приобретающегося и автоматически проявляемого навыка, принужден писать все мною задуманное простым, жизнью установленным, обыкновенным обывательским языком, без всякой писательской манипуляции и без всякой «грамматической-мудрежки».
Вот тебе и фунт с недовеском!.. Самого главного ведь мною еще не решено – на каком же разговорном языке я буду писать?
Хотя я и начал писать на русском языке, но с этим разговорным языком, как бы сказал мудрейший из мудрых, Молла Наср-Эддин – «далеко-не-уедешь».
(«Молла Наср-Эддин» или, как его еще называют, «Наср-Эддин Ходжа», в Европе и в Америке, кажется, мало знают, но его очень хорошо знают во всех странах материка Азии. Это легендарная личность, вроде русского «Козьмы-Пруткова», американского «Дяди-Сэма» или английского «Джон-Буля». Этому Наср-Эддину приписывали и теперь продолжают приписывать многочисленные популярные в Азии рассказы в виде изречений житейской мудрости, как издавна существовавшие, так и вновь возникающие.)
Русский разговорный язык, слов нет, очень хорош; я даже люблю его, но… только тогда, когда его употребляют для рассказывания анекдотов и для величания при упоминании чьей-либо родословной.
Русский разговорный язык вроде английского, который тоже очень хорош для того, чтобы в «смокинг-руме», сидя самому на одном мягком диване, а ноги протянув на другой, говорить об «Австралийском-замороженном-мясе», а иногда и об «Афганском-вопросе».
Оба эти разговорных языка подобны блюду, которое в Москве называют «солянка», а в эту «московскую-солянку» входит, кроме меня и вас, все что угодно и даже «послеобеденная чешмя» (Чешмя – вуаль) Шехеразады.
Надо сказать и то, что, благодаря всяким случайно, а может быть и не случайно сложившимся условиям моей юношеской жизни, мне хотя и пришлось научиться, причем очень серьезно и всегда конечно с самопринуждением, говорить и быть грамотным на многих разговорных языках и владеть ими в такой степени познаваемости, что, если в выполнении и такой экспромтом навязанной мне судьбой профессии, я решусь не воспользоваться «автоматизмом», который приобретается от практики, то мог бы, пожалуй, писать на любом из них.
А если поступить благоразумно и использовать такой, обычно приобретающийся от долгой практики всеоблегчающий, автоматизм, то мне следует писать или на русском разговорном языке или на армянском, потому что обстоятельства моей жизни за последние два – три десятилетия складывались так, что мне приходилось для взаимоотношений с другими применять только эти два разговорных языка, следовательно иметь большую практику и приобрести в отношении к ним автоматизм.
Фу
