и запомнить ее невозможно. И внезапно с ним происходит чудесное превращение. Гога разом перестает походить на инфантильного недоросля и превращается в мужика, хоть и слегка недоделанного. Но такого, с которым лучше не связываться.
– А откуда у тебя эта информация? – его чуть гнусавый голос становится шероховатым и жестким, как затвердевший бетон.
– Узнал от ментов. Но речь не о тебе, Гога. Я пытаюсь разобраться, как и почему умерла Ника. Пожалуйста, ответь: к тому времени, когда Ника начала встречаться с тобой, она уже нюхала героин?
– Ну, – неохотно выдавливает он из себя.
– А откуда она брала бабло? Не родители же ей давали?
– Не в курсе, – признается парень. И добавляет: – Честно, не в курсе.
– А когда ты с Никой стал… дружить, кто платил за ее дозы?
– Я, кто же еще. Я что – не мужик?
– И у тебя хватало на это денег?
– Выкручивался, – усмехается он.
– Всегда?
– Как когда.
– А наркота у Ники была всегда, как только она пожелает, верно?
– Ну.
– Ты не спрашивал, откуда она берет деньги на порошок, за который ты не платил?
– Не. Когда я был при башлях, отстегивал, сколько просила. А когда не было башлей… Фиг ее знает. Сама, похоже, доставала. Откуда – это меня не колыхало.
– Как же так получается, Гога, – раздумываю я вслух. – Родители Нику вроде бы обожали – во всяком случае, так они мне сообщили. А не заметили, что она наркоманка. Ты не находишь это странным?
Он лезет в карман куртки, вытаскивает пачку сигарет, предлагает мне.
– Бросил, – говорю я и пожимаю плечами, точно извиняюсь.
– А я и курю, и пью, и ширяюсь. Полный набор… – усмехнувшись, Гога закуривает. – А насчет Никиных предков… Не уследили они. Бывает. Глаза у них замылились. Ника говорила, что любят они не ее, а своего ненаглядного ребеночка.
– Как это? – искренно изумляюсь я.
– Сам не слишком понял… Ну, вроде как любят они не конкретно Нику, а какую-то свою хорошую дочку. Абстрактную, – щеголяет парень словцом. – А реальную Нику не замечают… Тут запутаться можно, психология.
После такого запредельного напряжения мозга Гога снова затягивается, и сжатая внутри него пружина понемногу распрямляется. И я чувствую, что становлюсь для него если не приятелем, то приятным собеседником. Вокруг темно, холодно, сыро, а мы с ним словно бы в прозрачном коконе, в котором тепло и славно.
Спрашиваю негромко:
– Раз уж пошел у нас такой откровенный мужской разговор. Признайся, ты у нее был первым?
Он остается на месте, но как будто отодвигается от меня, резко, рывком, разрывая тонкие стенки кокона.
– Нике плохо уже не будет, – грубовато, по-товарищески говорю я. – А мне нужно знать. Поверь, Гога, это умрет вместе со мной.
– Сейчас целки только новорожденные, – он тоскливо усмехается…
Автор
Двенадцатый
