хлеба в день – это уже пир. Шахматными досками «буржуйки» топят. Полированные короли трещат в огне.
Подошел официант. Тартаковер заказал себе омлет, кофе. Алехин решил было ничего больше не заказывать, но выпитое вино вызвало аппетит.
– Тоже омлет, – против собственной воли произнес он.
С минуту собеседники молчали, наслаждаясь теплым вечером, видом красивой, ярко освещенной улицы. Потом Тартаковер сказал:
– Тебя нужно поздравить! Ты выиграл турнир в Москве. Первый советский чемпион.
– Если бы ты только знал, что это был за турнир, – покачал головой Алехин. – В холоде, голодные играли.
– С пустым животом в цейтноте – это действительно трудно, – усмехнулся Тартаковер. – «Съел коня» – В таком турнире звучит как издевательство.
– Коня! Если бы можно было найти коня! Ну ладно, что мы все обо мне! – махнул рукой Алехин. – Как ты-то? Как устроился?
– Ничего, – неопределенно протянул Тартаковер.
– Ты женат?
– Зачем? В Париже-то!
– Ты будешь играть в Гааге?
– Я обязан играть в каждом турнире, куда меня приглашают, – ответил Тартаковер. – У шахматистов ведь нет акций, не с чего стричь купоны.
– А что это за новое течение вы провозгласили в шахматах? – Что-то в тоне ответа коллеги подсказало Алехину, что больше не следует расспрашивать о его жизни и лучше переменить тему разговора. – Ты, Рети, Брейер.
– Ультрамодернизм, – ответил Тартаковер.
– Это что-то из области живописи.
– Почему? – развел руками Тартаковер. – Как раз подходит и к шахматам. Нельзя стоять на месте, сто лет жить законами Стейница. Жизнь идет вперед, нужны новые формы.
– И что за формы? Фианкеттирование слонов. Фигурами против пешек.
– Хотя бы!
– Но это же не ново! – воскликнул Алехин. – Это еще встречалось в партиях Чигорина.
– Ничто не ново под луной, – протянул Тартаковер. – Искусство состоит в том, чтобы по-новому пересказать старое. Мы и тебя считаем апостолом ультрамодернизма.
– Нет уж, избавьте! Мы как-нибудь по-старому. Кстати, как старички? Я еще ничего не знаю.
– Что сказать?! Тарраш со всеми воюет, хотя уже меньше. Рубинштейн стал иным. Видно, подорвала его война, играть стал значительно слабее.
– С Капабланкой бороться не собирается?
– Ему теперь не до этого! Хотя старый ореол Акибы еще сказывается: многие до сих пор считают его претендентом на мировое первенство.
– А что Ласкер? Расстроен?
– Еще бы не расстроиться: проиграл четыре – ноль. Старик закрылся в Берлине, нигде не хочет играть.
– Говорят, они поссорились с Капабланкой?
– Ласкер обиделся на письмо, написанное Капой перед матчем. Кто прав – трудно разобраться! – развел руками Тартаковер.
Некоторое время царило молчание.
