Наказанием стал Скриба Кольщик. Вот уже пять минут он возился в самом тёмном углу, но я, как ни выворачивала шею, не видела, что он там делает.
Я вдруг поняла, что чувствуют букашки на булавке энтомолога. Послышался шорох, потом лязг, и на свет вышло нечто. Обёрнутый в клеёнчатый фартук дылда с серой, бугристой кожей. Сосудистые звёздочки густо покрывали его лоснящееся влагой тело. На лбу у Скрибы гноились швы, а на вскрытом затылке блестел купол отполированного до зеркального блеска камня. Гладкий булыжник занимал место целого мозга. Выточенный по форме полушарий, испещрённый сверкающими бороздами и прожилками. Так вот как выглядели жертвы ляпискинеза. От ужаса я охрипла, осипла и не смогла даже пискнуть. А Скриба наклонился и стал изучать мою спину. Я сжала зубы.
Скриба Кольщик промычал что-то, и влажная холодная ладонь прокатилась по моей коже. Тогда я закричала так, что воздух в карцере растрескался. Закричала, зная, что никто не придёт, никто не ответит. Вспомнились лапищи эзеров на краю кратера у разбитого эквилибринта. Меня стошнило желчью сквозь прутья гамака, но заплакать не получилось. Жаль, мне казалось, что стало бы легче от слёз.
Что-то взвизгнуло и зажужжало сзади.
А потом обожгло.
Невероятно, но спустя минуту я почувствовала облегчение, когда поняла, что на самом деле происходит. Скриба Кольщик татуировал меня. Не насиловал. Не сдирал кожу. Просто рисовал. Да, это было больно, садняще и жгуче, но лучше многих, многих зол. Да, я научилась сравнивать муки, взвешивать горе, ранжировать страдания. Я попыталась не трястись слишком, чтобы Кольщик реже исправлял одни и те же линии. На пол закапали кровь и чернила. Ночь продолжалась. Только холод обезболивал художества Скрибы. Я несколько раз теряла сознание, а может, просто засыпала, но ни разу машинка не перестала жужжать.
По крайней мере, я знала одного, кто за два года в тёмном подвале всего лишь капельку сошёл с ума. Теперь я знала кое-что ещё: если переживу эту ночь, никому уже не будет дела, стану ли я чудовищем. Скриба отстранился, выбирая место для нового рисунка. Духоту карцера разбавило его кислое кариозное дыхание:
– Што-о-о ищо-о-о наколо-о-оть?
– Чёрную стрекозу, Скриба, – продребезжал мой голос. – Стрекозу.
* * *
Шчеры не умели инкарнировать. Но наутро я могла поклясться, что была убита и восстала из мёртвых. Или не я… Кто-то вроде меня шёл, продираясь сквозь молоко пространства, по коридорам бентоса. На ком-то вроде меня была чистая пижама, она липла к спине из-за проступавшей крови. Наверное, у кого-то вроде меня всё болело после карцера. Наверное. Но мне это было безразлично. Как безразлично всё, что наколол Скриба Кольщик, будь то купола или таблица интегралов. Я только знала, что больше не выдержу в этой тюрьме из людей, где ненормальные, как частокол, сжимали меня в кольцо.
– На первый раз ты легко отделка, – сказал Гриоик. – Обдел… О-т-д-е-л-а-л-а-с-ь. Второе нарушение
