нового телефона, который висел в холле, служившем приемной для пациентов.
– Да, понимаю, – говорил он. – Удачи вам, сэр, и храни вас Бог. Я скажу ей. До свидания. – Он отвел трубку от уха, посмотрел на нее и лишь потом вспомнил, что ее надо повесить. Потом заметил меня. – Это звонили тебе, Морин.
– Мне? – Такое случилось впервые.
– Да. Твой молодой человек, Брайан Смит. Извиняется за то, что не сможет приехать в следующее воскресенье. Сейчас едет в Сент-Луис, а оттуда в Цинциннати, чтобы записаться в ополчение от штата Огайо. Просит разрешения приехать к тебе, как только закончится война. Я дал согласие от твоего имени.
– О-о. – У меня закололо в груди, и стало трудно дышать. – Спасибо, отец. А нельзя ли мне позвонить ему, то есть в Роллу, и самой поговорить с мистером Смитом?
– Морин! – воскликнула мать.
– Мама, я не навязываюсь и не веду себя недостойно. Это совсем особый случай. Мистер Смит уходит сражаться за нас. Я просто хочу ему сказать, что буду молиться за него каждый вечер.
– Хорошо, Морин, – мягко ответила мать. – Если будешь с ним говорить, то скажи ему, пожалуйста, что я тоже буду молиться за него. Каждый вечер.
– Дамы… – кашлянул отец.
– Да, доктор?
– Ваша дискуссия носит чисто теоретический характер. Мистер Смит сказал мне, что у него всего одна минута, потому что к телефону стоит целая очередь студентов. С такими же сообщениями, полагаю. Так что звонить бесполезно – там будет занято, а он сейчас уедет. Что отнюдь не мешает вам, леди, молиться за него. Можешь написать ему об этом в письме, Морин.
– Но я не знаю, куда писать!
– А голова тебе на что, дочка? Подумай хорошенько. Ты можешь это сделать тремя способами.
– Доктор Джонсон, прошу вас. – И мать ласково сказала мне: – Судья Сперлинг должен знать.
– Судья Сперлинг? О!
– Да, дорогая. Судья Сперлинг всегда знает, где находится каждый из нас.
Вскорости мы все поцеловали Тома и заодно отца, хотя он-то должен был вернуться и заверял нас, что Том, скорее всего, вернется тоже: его только запишут и скажут, в какой день явиться. Не может же ополчение штата разместить больше тысячи людей разом.
Они уехали. Бет тихо плакала, а Люсиль нет – вряд ли она что-нибудь понимала, только посерьезнела и глазенки стали круглыми. И мы с матерью не плакали… в тот момент. Но она ушла к себе и закрыла дверь. Я тоже. У меня была отдельная комната с тех пор, как Агнес вышла замуж, и я закрылась на засов, легла на кровать и выплакалась.
Я пыталась внушить себе, что плачу по брату. Но это из-за мистера Смита у меня так болело сердце.
Я от души жалела, что неделю назад, занимаясь со мной любовью, он использовал «французский мешочек». А ведь было у меня искушение – я знала, уверена была, что гораздо лучше без этой резинки, лучше, когда обнажаешься совсем – и снаружи, и изнутри.
Но я торжественно обещала отцу, что всегда
