вы заявите о похищении в милицию, ваша дочь будет убита», – нашел Роман нужное место.
Ну нет, этот псих, кто бы он там ни был, его не запугает! Роман сейчас же пойдет с этой мерзкой бумажкой в милицию…
«Но погоди, погоди! – вдруг резко остановил себя Роман. – Что значит «тебя не запугает»? Разве речь идет о тебе? Речь о твоей дочери – самом дорогом, что есть у тебя в жизни! Если бы кто-то угрожал исключительно твоей жизни, ты бы, разумеется, и пальцем не пошевелил. Просто не отнесся бы серьезно к подобным угрозам. Но поскольку дело касается твоей родной дочери, ты должен быть внимателен, рассудителен, осторожен и даже пуглив (да-да, пуглив!), как не был никогда в жизни!»
Стало быть, не надо сейчас пороть горячку и немедленно нестись в милицию. Необходимо все хорошенько обдумать…
«А пока ты будешь думать, – со злостью вспылил Роман, – с Азией может случиться…»
Он не смел даже в мыслях предположить, что с Азией может случиться что-то плохое.
Роман еще раз перечитал строчку: «…если вы заявите о похищении в милицию, ваша дочь будет убита».
Так, если я заявлю о похищении… Но если я не буду заявлять о похищении, а заявлю только о том, что пропал мой ребенок? Получается, против этого автор письма не возражает…
В самом деле, возможно ли требовать от родителя, чтобы он не заикался об исчезновении своей дочери? То есть чтобы несчастный родитель ото всех скрывал этот факт? Письменный аноним прекрасно понимает, что это невозможно. И в отношении заявления об исчезновении аноним, похоже, развязывает ему руки. Он предупреждает только об одном: ни слова о моем письме и о том, что девочка похищена!
А он все-таки не полный кретин, этот аноним. Псих, конечно, но не идиот. И письмо-то как грамотно составлено – прямо юридический документ… Ах, попадись он мне в руки, голову бы ему открутил, живого бы места не оставил… Но это все после. Сейчас – милиция.
Перед тем как поехать в милицию, Роман наведался домой.
Элла была на кухне и варила обед.
Роман прошел по квартире и убедился, что дочери дома нет.
– Ты знаешь, где Азия? – спросил он у Эллы.
– В школе, – отвечала та, не оборачиваясь от кастрюли.
– Там ее нет, – сказал Роман.
Элла по-прежнему не обернулась. И ничего не сказала.
Больная! Она тоже больная – по-своему. У нее болезнь сдержанности, доходящей до тупоумия. Равнодушие, в котором, казалось, беспрерывно пребывала Элла, граничило с неадекватностью. Ее ничто не интересует, ничто не заботит… Даже родная дочь, как видно.
Роман знал (или думал, что знал), по какой причине его жена именно такая, но сейчас у него не было времени об этом задумываться.
Он спешно покинул квартиру и помчался в милицию.
– Когда пропала девочка? – спросил лейтенант, когда Роман вкратце изложил ему дело.
– Я ведь уже сказал: сегодня утром! – занервничал Роман.
