вольнонаемные? А старое решение нам не подходит.
Давайте сегодня не утверждать этого проекта, а поручим Наркомвнуделу при-думать другие средства, которые заставили бы людей остаться на месте. Досрочное снятие судимости – может быть, так сказать? – чтобы не было толчка к их отъезду. Семью нужно дать им привезти и режим для них изменить несколько, может быть, их вольнонаемными считать. Это, как у нас говорилось, – добровольно-принудительный заем, так и здесь – добровольно-принудительное оставление. ГАРФ. Ф. 7523. Оп. 67. Д. 1. Л. 5. (Заверенная копия).
«В солнечный апрельский день я шла полоскать бельё на реку. Селяне готовились к великому празднику – Пасхе – всё вымывали, белили, стирали.
Я подошла к реке, поставила вёдра с бельём, стала поправлять выбившиеся волосы из-под платка и увидела на другом берегу мужчину. Он снимал сапоги, чтобы перейти через реку».
Мама часто вспоминала эту встречу с какой-то грустной радостью. Лицо её светлело, словно солнце скользило по нему своими лучами, в измученных тяготами жизни светло-синих глазах появлялся огонёк, но он скоро сменялся горестными слезами.
«Я сразу его узнала, расплакалась, но, превозмогая слёзы, громко закричала: «Батя!» Он поднял голову и приложил палец к губам, мол, «тихо».
Отец перешёл через речку, обулся, обнял меня и тоже заплакал. Гладил меня дрожащими руками и приговаривал: «Какая ты большая стала. Красивая у меня дочечка. А потом стал спрашивать, мол, как я его узнала, ведь столько лет прошло, а я ещё маленькой была в пору ареста. Погладил мои волосы, улыбнулся: «Куда это подевались льняные волосы у моей дочечки?».
Я улыбнулась, вспомнила, как стыдилась своих белых волос, не снимала платка. Пряталась от ребят, которые так и норовили исподтишка сорвать платок с головы с криками: «Алляная», то есть «льняная». Я так радовалась, когда они к двенадцати годам хоть чуточку порусели».
Отец помог мне прополоскать бельё, отогревал мои руки, целовал их, приговаривая: «Всё у нас теперь будет хорошо».
Я рассказала ему, что наш брат Иван умер. До этого прислал письмо, в котором писал, что учиться ему стало трудно, что поднимется на третий этаж, и кружится голова. Но мы ничем не могли ему помочь, сами голодали. Рассказала, что мне приходилось ходить с чужим дедом из соседней деревни и просить милостыню, чтобы не умереть с голоду. Летом траву ели, сушили, весной собирали тошнотики, смешивали с травой, и мама пекла нам ладочки (оладьи). Брат Миша ходил рыбу ловить.
Отец слушал и горестно вздыхал, потом спросил про Герасима. Я ему сказала, что старшего брата забрали следом за ним. Где он теперь, мы не знаем.
Вечером батька устроил нам праздник. Он столько всякой вкуснятины достал из своей сумки, что мы с младшим братом Мишей рты раскрыли и чуть не задохнулись. Сидим, а дотронуться рукой не можем до съестного, что на стол выгружено. Словно замерло всё у нас. Отец смотрел-смотрел и молча заплакал.
«Ешьте, мои деточки, ешьте, –
