а миллион не мой, мне казалось, что я ясно выразился об этом ещё в «сухих новостях», но молодёжь всегда верит только тем, кто разделяет их точку зрения. Подумайте какие сказки рассказывает господин N., как хорошо заживём! Отнюдь. При таком разоблачителе, как он, вы заживёте ещё хуже, цензура станет жёстче, а нищета в долгосрочной перспективе выше. Ему ведь была известна вся подноготная, едва ли появится господин N. для господина N. такой же разоблачитель, тоже с утопичной идеей. Нет, такой человек, не успеет выступить на своей первой демонстрации, как будет заточён за решётку или сослан, или ещё бог что. Но зато сейчас, когда всё находится в подвешенном состоянии приятно размышлять, что сейчас верха сменятся и все станут жить лучше и богаче. Но так не будет. Никогда не было. Никогда и не будет. Но ведь и мне выгодно. Новая власть начнёт искать сторонников, начнёт искать деньги, а у кого их в достатке? Всё завязано на деньгах и знании. Но ведь гораздо легче быть «безработным мыслителем», ведь так? Фокусироваться на личной выгоде. Вы лишь нашли причину всех бед. Вам не дано увидеть всю картину или хотя бы её часть так, как мне. И то случится ли завтра восстание или нет, сменятся ли верха или останутся сидеть в своих креслах не имеет большого значения. Человек всегда ищет выгоду и сегодняшний разговор лишь заставляет задуматься о том, правильный ли я процесс запустил, вступаясь за честь, такой жалкой марионетки, как господин N.
– Жалкой марионетки? – произнёс внезапно иностранец.
Все удивлённо повернулись в его сторону. Поражённый тем, что даже намёка на акцент в словах Жанна не было, Родион Нербин шокировано плюхнулся на стул. Михаил Редько удивлённый не меньше разинул рот, пожалуй, больше, чем следовало и дольше, чем того требовала ситуация. Митя, всё то время хмурившийся, стал хмуриться ещё больше, он не мог помыслить, что приведённый им иностранец иностранцем не окажется. Василий Прокофьев вновь уронил на пол свою газету, которую успел во время разговора поднять и несколько раз помять от разыгравшихся нервов. Когтёв же, на мгновение растерявшись, стал беспокойно озираться, но, быстро спохватившись, начал пристально смотреть на нового участника затянувшейся беседы. Наконец, Гриша, готовившийся возражать о главенстве денег и его фокусировании на личной выгоде, вдруг потерял все мысли и тупо уставился на Жанна Прусса.
– Позвольте, жалкой марионетки? – повторил он непринуждённо и внимательно посмотрел на Когтёва, – кто же руководит им? Запад, деньги, а может быть вы? Нет, мне казалось, что главной на балу была теория. Идея была не в том, чтобы кровью что-то выбить или отобрать, не в том, чтобы искоренить личную выгоду. Она о том, чтобы изменить мышление людей, привыкших жить однобоко, расшевелить, сподвигнуть на «большие игры», на эксперименты, показать, что существует другой мир, способный осчастливить не только пять процентов населения. Но жалкой марионетки? Ни в коем случае! – он поднялся со стула, поравнявшись с Когтёвым. – Что, если показать
