о той ночи, когда Ильхар тащил его в лагерь. Он помнил боль, раздирающую голову на части, и застилающую глаза пелену ледяного тумана. Давно забытое ощущение внезапно напомнило о себе с безжалостной яростью. Боль обожгла висок, и вампир покрепче стиснул клыки, чтобы не заорать благим матом. Вот она, та самая связь, что не давала ему покоя. Все это уже было.
Он перетерпел внезапный приступ и открыл глаза, перед которым все плыло, приблизился к телу.
Голова Виривены лежала на ее коленях. В элегантной высокой прическе поблескивали изумруды, подобранные в тон к зеленому шелковому платью, прекрасные, густо подведенные фиалковые глаза смотрели на него по-детски невинно. Дэлан смотрел на это застывшее фарфоровое лицо и испытывал… Да ничего он не испытывал: ни жалости, ни былой злости, ни облегчения. Ему было все равно, как на любом другом месте преступления. Поэтому он занялся изучением места отделения головы от тела.
Срез был идеально ровный, что указывало на отсечение с одного удара и с огромной силой, ткани обуглены. Это объясняло отсутствие крови как вокруг раны и на окружающих предметах. Убийца определенно знал, как лишить жертву возможности воскреснуть. Его самого война научила выводить врага из строя, не сбиваясь с ритма атаки и любым, подвернувшимся под руку оружием, но его вечным спутником был превосходный клинок из черной гномьей стали. Сплошь покрытый смертельными рунами, с хитроумным механизмом подачи яда для особо живучих противников, вроде толстокожих троллей из Гружира. Он оставил его там, на поле, в грязи или чьем-нибудь теле, о чем до сих пор жалел.
В замке были еще офицеры, но ни один из них не был достаточно сильным черным магом. К тому же все они большую часть времени оставались у него на глазах. Факт спорный и не может служить безоговорочным алиби, а существование наемников никто не отменял. Но мотив… У кого еще он мог быть.
Истиара он исключил сразу. Слишком уж любил дочь, несмотря на все недостатки и пороки, на многое закрывал глаза. Остальные…
Четверо в разное время были ее любовниками, будучи "счастливо" женатыми. Виривена часто называла ему имена, надеясь вызвать у него ревность. Рассказывала, какое удовольствие ей доставляют мучения таких бывших. Стоило бедняге отправиться к месту службы, как его жена тут же получала надушенное письмо от незнакомки с благодарностью за постельные таланты супруга и просьбой не отвлекать такого замечательного самца от удовлетворения ее интимных потребностей. Анонимность, конечно, была чисто условной, в городе только безносый не мог узнать ароматной "подписи" миледи дэ Сигимар. Скандалы следовали за скандалами, в замках бился фамильный фарфор, пились успокоительные капли и собирались чемоданы, что никоим образом не сказывалось на количестве желающих наступить на чужие грабли. Порочные чары Виривены становились тем заманчивее, чем чаще она открывала свой дневник, чтобы вписать на его страницы еще одно имя. Насколько же велико было отчаяние его матери, раз уж она решилась сделать такую шлюху своей
