оказывается в чьей-то машине.
– А зачем выходить ночью на улицу? – недоумённо спрашивала я.
Ирина восклицала возмущённо:
– Я свободная женщина!
Эта история меня потрясла. Сначала мне было жаль девушку, потом я стала ею восхищаться. В любой ситуации она отвечала: «А мне пофиг!». Как бы я хотела тоже быть свободной и чтобы мне тоже было пофиг. Чтобы мне было всё равно. Чтобы я перестала рыдать, запершись в своей комнате и уткнувшись лицом в стену, за которой какие-то очередные алкаши, принесшие водку, трахают мою мать. Чтобы я перестала чувствовать эти боль и стыд. Потому что основное, что я чувствовала в этот период – нестерпимый, непрекращающийся, разъедающий СТЫД. Мне было стыдно за всё – за мать, за отца, за то, как я живу, за то, что со мной происходит, за то, что я вообще родилась. Именно в это время мне стали сниться сны. Не просто яркие картинки, что приходят во время глубокой фазы сна, а чёткие, запоминающиеся видения из тех, что я помню до сих пор. Я не понимала их тогда, но все они, кроме одного, сбылись. И тот сон не сбылся, cлава Богу, потому что я вняла предупреждению и хранила его в своём сердце. Ещё не зная, что Господь со мной пытается говорить таким образом и не понимая языка своих образов, чувствовала, что это не от меня и не моим разумом порождено.
Помню сон, в котором я видела гигантского мохнатого паука, плетущего вокруг меня такую же огромную паутину…
Видела большую черную и очень тощую грязную собаку, которая копалась в большой помойной куче…
С Ириной нас связывали всё более крепкие отношения. Было уже лето, и мы ходили купаться, гуляли по городу днём. А ночью она уходила на свои приключения.
Сейчас я понимаю, что враг через неё совращал меня. Я была очень наивна и инфантильна. Об отношениях я знала только из дешёвых романчиков в мягкой обложке. Я никогда не дружила ни с одним мальчиком, а видела от них только травлю и насмешки. Совершенно не умела общаться, и если со мной кто-то пытался заговорить, впадала в ступор. У меня не было юности и плавного взросления. Прямиком из детства меня окунули во взрослую жизнь.
Итак, я старалась как можно реже появляться дома: ночевала то у Ирины, то у бабушки по отцу, которая, хоть и не хотела оставить у себя, но иногда подкармливала. Несколько раз оставалась у одной одноклассницы, пока и её мама не запретила меня приводить. В основном, я просто запиралась в своей комнате, с открытой настежь форточкой, чтобы не задыхаться от выкуренных за стенкой сигарет и перегара. Иногда мама приходила в себя.
Ещё молодой организм отказывался принимать алкоголь и исторгал из себя всё выпитое. Её трясло. Она блевала и поносила и, наконец, могла выйти из запоя. Потом она плакала и просила прощения. Я радовалась и прощала.
Варила ей остатки манки на воде, потому что больше ничего не было. Она много спала, мылась и убиралась в квартире. И вот, свежая и накрашенная,
