его повыше в небо, но вдруг над ней раздалось зловещее:
– Ты что здесь ковыряешься, сучка?
Маришка оцепенела. Это был голос надзирательницы Ирмы по прозвищу Пружина. Вместо плётки или палки та ходила всегда с длинной узкой пружиной, вделанной в деревянную рукоятку. От этой пружины на спинах у заключённых оставались живописные синяки, похожие на татуировку. Несмотря на относительно миловидное лицо, Ирма всегда была налита злобой. Она была невысокой, с длинными руками, хранящими в сильных узловатых пальцах опыт крестьянской жизни. На Ирме была серая форма вспомогательного подразделения СС: серая пилотка, не очень длинная юбка, мужские сапоги, ремень и кобура с пистолетом.
– Встать! – Пружина ударила по идеально начищенному сапогу надзирательницы и кратко прозвенела.
Маришка встала, повернулась.
– Что у тебя в руке?
– Жук, Frau Aufseherin[2].
– Жук? Покажи!
Маришка разжала кулак. Жук лежал, шевелясь, в смятом липовом листе.
– Зачем тебе жук?
Маришка рассказала. Возникла пауза. Маришка внутренне сжалась, ожидая удара пружиной. Но удара не последовало.
– И так делали ваши девки?
– Да, Frau Aufseherin.
– И помогало? – Пружина постукивала по сапогу, позванивая.
– Да.
Ирма зло усмехнулась.
– И тебе помогло?
– Помогло, Frau Aufseherin.
– Жук принёс женишка?
– В меня после этого влюбился один парень, Frau Aufseherin.
– Трахнул тебя?
– Нет. Мы ходили в кино и целовались.
Ирма помолчала, постукивая пружиной по сапогу.
– Как его звали?
– Хорст.
– И где твой Хорст?
– Не знаю, Frau Aufseherin.
– Выкинь эту дрянь и ступай работать.
Ирма не ударила Маришку на прощанье. День прошёл как обычно: полосатые робы заключённых женщин, их унылые лица, команды, окрики, удары. Ночью, засыпая в своей кровати, Ирма думала всё о том же: почему у семи из двенадцати надзирательниц есть парни из взвода охраны, а у неё – нет. Даже такие уродины, как Эльфриде и Йоханна, нашли себе пару и отдаются парням в кладовой или в бельевой, а она, красивая Ирма, до сих пор ходит одна. Солдаты словно не видят её. Хотя она болтала больше обычного, шутила и вообще всячески заигрывала, привлекая к себе внимание. А результат – ноль.
Как сомнамбула, она заходила в бельевую или кладовую, когда их покидала очередная пара, и втягивала ноздрями запах пота и спермы. Её трясло от желания и бессилия. Это трансформировалось в злобу, и пружина Ирмы гуляла по полосатым телам заключённых. Она лупила их беспощадно. Пружина звенела. От Ирмы шарахались. Одной заключённой она выбила глаз. Польскую девку забила до бесчувствия. Старшая надзирательница сделала ей замечание: скот не калечить. Ей казалось, что подельницы подсмеиваются
Госпожа надзирательница
