затем принесла мне – несчастному узнику. Я замер, устремив свой взгляд в вышину, и чувство, которое невозможно выразить, охватило все мое существо. А мой юный друг вновь почувствовал прилив сил и теперь прыгал, кричал и пел в восторге. Я ощутил, как горячие слезы скатились из моих глаз, потекли по щекам, и прикрыл лицо капюшоном.
XXI
Оставив лодку, мы стали подниматься в горы. О, Господи! Знаю я, ничто не создается Тобой без цели и смысла, но для чего Ты нагромоздил эти утесы, и почему Ты засыпал их склоны камнями и обломками – сие недоступно моему ничтожному разумению, поскольку не преодолеть их ни человеку, ни дикому зверю.
Много часов мы поднимались, но в конце концов достигли перевала и здесь устроили отдых. Я присел на камень, ноги не слушались меня, я задыхался и чувствовал ужасную слабость и головокружение. Я огляделся, но повсюду взор мой натыкался только на серые камни, испещренные прожилками и вкраплениями красного, желтоватого и коричневого цвета. Вокруг меня были только камни – огромные нагромождения обломков – и ничего больше – ни кустика, ни одной травинки не росло здесь: только скалы, расщелины, забитые снегом, льдом, да снежные шапки на вершинах, царапающих небо.
Но, если приглядеться повнимательней, в этих диких скалах была жизнь – между утесами я обнаружил несколько цветков. И в том я увидел промысел Божий – жуткий, дикий пейзаж, сотворенный Создателем, казалось, устрашил Его самого, и Он, чтобы смягчить впечатление, в беспорядке разбросал прелестные цветы на этой бесплодной земле. Эти цветы поражали своей целомудренной чистотой и, несомненно, отмечены были Божьей благодатью. На них и указал мой юный провожатый, объяснив, что прекрасные золотые соцветия принадлежат тому самому растению, корни которого мне предстоит выкапывать.
Минул час, и мы продолжили наш путь. Был он долог, и, казалось, мои ноги с трудом несут бренное тело и едва находят тропу в нагромождении камней. Но все имеет свой предел, и наконец мы достигли цели – уединенного ущелья, стиснутого огромными черными скалами. В центре стояла маленькая хижина, сложенная из больших необтесанных камней, с низким входом. Вот тут, объяснил провожатый, мне предстоит жить. В доме была только одна комната, никакой обстановки не было вовсе. Широкая деревянная скамья с охапкой сена вместо постели станет моим ложем. В хижине был очаг, немного дров и несколько примитивных глиняных сосудов для приготовления пищи и – ничего больше.
Пока я размышлял, мой юный друг схватил кувшин и опрометью выскочил из хижины, оставив душу мою в смятении перед дикостью и жестокостью места, где мне предстоит укрепить ее для служения Господу. Вскоре мальчик вернулся. Он нес сосуд бережно, двумя руками и, увидев меня, испустил радостный клич, и эхо его отразилось многократно со всех сторон. Настолько глубоко было мое уныние, и я вдруг так обрадовался его внезапному появлению, что чуть было не ответил тем же радостным криком на его приветствие. Но сдержался, поскольку иная мысль пронзила
