в таких случаях просто считаем, что это работа дома.
– Домовые, что ли, водятся?
– Не могу ответить ни да, ни нет. Но в данном случае эту папку положил на стол я. По привычке. Ваш дядя требовал, чтобы раз в неделю я доставал из ящика «неначатое» дело, и помещал его на стол.
– Из неначатого?
– Именно так.
– И что дальше?
– Дальше ваш дядя решал, стоит ли дело начать, или поручить кому-либо, или вернуть в ящик.
Теперь уже я перечитал текст.
– Начать в качестве кого? Частного детектива, писателя, общественного защитника или, напротив, общественного обвинителя?
– В качестве судьи. Ваш дядя был полным судьёй значительной части Чернозёмской губернии. Примерно трети. Полным – это значит, что он одновременно был и прокурором, и адвокатом, и приставом, и палачом.
– Что-то я не слышал о таких судах и таких судьях. «Крестного отца» разве что смотрел, но до конца не досмотрел.
– В разных местах этот суд и зовут разно, а мафия – если убрать голливудски-литературный флёр – это прежде всего древняя судебная система, да. Но преступлений с некоторых пор стало слишком уж много, и вот сначала в качестве помощи Судье появились судьи от власти, а потом они и стали властью. А Судьи ушли в тень. Но не исчезли вовсе. Ваш дядя и был таким судьей.
– Не имею никакого желания быть Крестным Отцом.
– Не имеете – и не будете. А листок в мусорную корзинку выбросите, или в камин. Прикажите разжечь камин?
– Погода не подходящая.
– Ну, подождем подходящей. И, кстати, от желания тут мало что зависит. Но вы пока и не судья, чего нет, того нет. Вы – исполняющий обязанности. То есть можете занять должность исполняющего обязанности. Если так сложится.
Говорил Войкович слишком уж затейливо. Я даже заподозрил, что он опробовал местной водки. Или бренди. Но нет, запаха никакого. Мы уже несколько минут рядом, непременно бы учуял.
Я продолжать разговор не стал. Сказал лишь, что пойду, пройдусь по усадьбе, спать буду в мезонине, на тёмной половине, и хотел бы выпить чашку травяного чая, а более ничего.
Войкович, то ли осознав, что для слуги он вел себя неподобающе, то ли ничего не осознав, а просто по долгу службы, слегка поклонился и вышел.
А я положил папку на стол и отправился на вечернюю прогулку. Шёл не торопясь. Эк куда дядюшка меня поставить хочет, будто чугунную пешку на фарфоровую шашечницу. На страх игрокам.
А я не токмо пешкою, но и самим ферзем в чужих руках не хочу обретаться.
Подумал и рассмеялся. Это уже не Чехов, не Тургенев даже, а Ломоносов. Большой силы поэт, как считал дядюшка.
Гулял я, и потихоньку проникался видами. А заход солнца наблюдал из мезонина.
Прогулка навела меня на идею. Пустую, нет, покажет опыт, сын ошибок трудных.
6
Я закрыл все окна на ставни. Все, кроме одного, того, что смотрело в сторону Чернозёмска. Над окном так и написано было: «Чернозёмск»
