красное удилище и воткнул его в прибрежный песок. Рыбак на паро-мото с коляской – это был Владимир Рудольфович Соловеев-Ульрихт, выполнявший по приказу лейтенанта Путена свою миссию по переброске на родину агента Скобеивой, – бережно встроил в коляску своего паро-мото посиневшую от холода Ольгу. Затем накрыл пледом и на заранее приспособленные к боковинам коляски кронштейны приладил поверх Ольги площадку с пенопластовым, якобы запасным двигателем от своего же паро-мото. Ольга стала совсем невидна постороннему глазу. Пенопластовый же двигатель был специально изготовлен на заводе «Молот», в секретном отделе, с использованием новейшей паро-голографической технологии и визуально его невозможно было отличить он настоящего. Надевши шлем, паро-мотоциклист завел трехколесный аппарат и включил рычажок функции «теплая коляска». Почувствовав тепло, тело спасенной разведчицы расслабилось, и она скоро заснула полностью отрешенным от мира сном. Приснился ей смущенно улыбающийся укрокреакр Вячьслав Николаич, одетый в красную косоворотку и шаровары. В руке его был большой деревянный пивной бокал в головном рельефе гоголевского Пацюка.
Выжимая педаль пароакселератора на полную, порядком уставший, но с чувством наполовину выполненного долга Владимир Соловеев-Ульрихт уверенно направлял свой паро-триал в сторону венгерской границы.
На подлете к аэродрому базирования Марта просверлила небо двойной «бочкой», давая понять всем, ее видевшим снизу, что задание выполнено. Посадив машину и будучи верной своей утрамбованной летными буднями привычке, пилотица достала из пачки пахнущую ментолом тонкую сигарету и, отодвинув фонарь, не снимая шлема, охотно затянулась. «Наверное, заблудившегося на дирижабле поляка, что спускался на паро-шаро-парашюте, уже догрызают служебные собаки рьяных служак из гестапо», – подумала она. Марта нисколько не сожалела о своей атаке беззащитного гражданского «Таисия». Ведь фюрер, которому она была предана всей своей арийской душой истинно немецкой женщины, должен был быть предельно огражденным от всяческих рисков со стороны всех этих коммунистических красных, особенно, не дай гот, коварных польских, молдаванских или русских. В глубине души Марта, конечно, чувствовала, что она где-то как-то местами поигрывает роли в этой жизни. Ведь когда она была вне роли, то допускала в себе сомнение в том, что Гитлер во всем мог быть лучше Шиллера или Гете. Наедине с собой лучшая пилотица рейха даже признавалась сама себе в том, что курит для удобства быть не во всем честной. Марта не знала, что корни ее сомнений – возможно, в ее полностью русском происхождении. Ее приемным родителям, немецким евреям, удалось, бросив в Заволжском разоренное гражданской войной небольшое хозяйство с овцами и зубным кабинетом, уехать с удочеренной полуторагодовалой русской девочкой в Германию. Но Марта этой правды не ведала. А из всего русского любила только модель самолета «Илья Муромец», висевшую под потолком в ее спальне, и еще,
