Но слышала, что обворожительное место.
– Ну вот машин будет очень много, и как только ты захочешь домой, сразу поедешь. Все будут с дамами, а я один как перст. И какое блаженство быть рядом с тобой, созерцать твой взгляд каждую минуту, любоваться твоими локонами, задыхаться от близости твоих манящих губ.
– Поехали, милая, – я уже называл её милая, и она не противилась.
Я видел, как вздымались её нежные груди под тоненькой блузкой, так мы близко сидели, и моя рука, обнимавшая её, почувствовала, тоненький поток влаги по её животику с того края, где касалась моя обвившая её талию рука.
– Хорошо, – услышал я её шёпот. – Только тихо. Я скажу Наташе, что поеду пока домой, а потом к ней заеду, но только вечером мне надо домой.
У меня сердце вырывалось из груди, я понял, что это – победа.
И будет там, на Окуньках, пикник или не будет – это ничего уже не меняет. Я знал, как только Наташа покинет нас, мы уже не будем заезжать никуда, а прямо на Окуньки.
– И какой к чёрту вечером домой, – но вслух я это, конечно, не сказал.
Вот и дом Наташи. Она попрощалась, сказала, что муж её уже таращился из окна, так что остановите здесь, за домом. Насчёт её у нас никаких намерений не было. Рита вышла из машины, они о чём-то шептались, потом она попрощалась с Наташей. Сказала, что позвонит, и мы тронулись.
– А зачем тебе домой, Риточка? – спросил я её, всячески пытаясь отменить это её решение.
– Ну, я захвачу что-нибудь из тёплого.
Вечером может быть холодно.
Я знал, что багажник машины моего друга забит солдатскими одеялами и даже есть матрас, не говоря уж о солдатском полушубке, который лежал скрученный внизу, и одеял в пакетах с бельём у нас под ногами, что создавало какое-то неудобство на заднем сиденье. А самое главное – я знал, что любой случай может повернуть всё в обратную сторону. Уж что такое случай, и как он может влиять на судьбу человека, мне было известно.
– У нас есть тёплая одежда, есть всё, что нужно для благодатного отдыха, – ответил я и, уже не обращая внимания ни на какие робкие протесты с её стороны, дал своему другу команду:
– Больше никуда. Только на Окуньки!
Она не расстроилась, видно, любила жаркое мужское повеление.
За городом уже прильнула ко мне. И мы неслись по степной дороге, поднимая облако пыли за собой. Прошло минут двадцать, благодаря моей настойчивости и упорным объяснениям, что в этом ничего такого нет, что так удобнее, так как пол был заложен мешками с одеялами, я уговорил её лечь, сам вдавился в двери нашей отечественной машинки. Конечно, я уговорил, она сначала легла на спину, обнажив свои ноги, потом повернулась на бок. Я смотрел на её оголённые, согнутые в коленях ноги, а голова её лежала на моих коленях.
Я гладил её белоснежные космы, потом длинную девичью шею, переходя по ложбинке спины, кончиками пальцев дотронулся до резинки трусиков, этих белых трусиков, приподнял их, ведя свои пальцы дальше между мягкими, как облака, холмиками её попочки, и возвращался обратно, скользя
