отец. После тяжелого года, проведенного в госпитале, его здоровые руки сразу же вцепились в рычаги трактора. Истосковалась душа по родной земле! Немногословный, с серым от пыли лицом, изо дня в день буквально приносил себя на двух костылях домой и долго сидел в задумчивости, примяв тяжелой ладонью мои вихры. Переживая трепетные минуты, я обожал этот запах моего отца. От него пахло вой ной, керосином и потом. Если было позволено, готов был сидеть часами, прижавшись к его просоленной рубахе, впитывая привалившее счастье всем своим существом.
Большая чугунная печка, прогоревшая в некоторых местах и стоящая посреди двора, весело подмигивала огоньками, натужно стреляла своим полыхающим чревом, облепив которую по-воробьиному, мы, сидя на корточках, пекли нарезанную ломтиками, чуть присыпанную солью картошку. И не было ничего вкуснее ее печеного аромата. Звонкоголосые, неугомонные и безумно веселые мы подрастали, как хворост на охрипших ветрах, незанеженные ласковым солнцем, под калеными холодами и неурядицами вместе с родителями в одной упряжке. Неторопливые дожди засевали свои зерна в наши светлые души, и потому мы росли, как на опаре, в абсолютной гармонии с окружающей природой и всеми ее обитателями. У того времени, пожалуй, был единственный недостаток, как-то выразилась мама, что нам всякий день хотелось есть. И это было ее стихийным бедствием! А ели мы, все сметая под метелку на косогорах: выкапывали луковицы саранок, набивали фиолетовые рты цветами багульника, рвали цибулю и пучки луговые, жевали мангыр, грызли сладкую смолу лиственницы.
Однажды мама, задумчиво поглаживая свое девичье пальто, спустя годы уже изрядно поношенное и выцветшее, вздохнув и будто прощаясь, закрыла его в сундуке, где под «культурным» слоем всякого барахла уже давно были погребены и фетровые боты, отгулявшие свое и задохнувшиеся в запахе нафталина. Судьба даже в скромные планы моих родителей бесцеремонно вносила свои поправки. Случилось как-то так, что это мамино голубое пальто с лисой так и осталось самым теплым воспоминанием о какой-то недосягаемо счастливой, далекой, как мечта, благополучной жизни. Обремененные большим хозяйством, они не тяготились отсутствием красивой одежды, комфортно себя чувствуя в обычных фуфайках.
На ту пору сестренка с братом учились в Ново-Троицкой семилетке и жили там в интернате. Это обстоятельство как-то обязывало родителей одевать ребятишек поприличнее. И потому перед началом учебного года, придвинув скрипучий, невесть откуда появившийся в нашем доме венский стул, мама села за швейную машинку «Зингер», которая была единственным в доме предметом поклонения и гордости. Стояла в красном углу, потрясая своим роскошеством и множеством никелированных винтиков. Прикасаться к ней категорически было запрещено. А мне просто до боли в животе хотелось нажать на педальку и крутануть эту диковинную железную недотрогу.
О чем-то думая, склонившись, мама распарывала свою давнюю мечту из голубого сукна и долго что-то кроила и строчила на
