рассказывают. Мужики, что бабы стали…
– Кот, он такой… как заорет… – Никифоров решил, что Василь проверяет его. Наверное, Фимка рассказал. Или даже Василь проверял его таким образом – подговорил Фимку, тот и куролесил ночью. – А бояться, конечно, глупо.
– Еще бы. Через их бабьи страхи все и происходит.
– Что происходит?
– Да ерунда, с одной стороны если смотреть. А пристальнее – так против нашей власти агитация. Боятся коллективизации, вот и стращают, – Василь определенно не желал вдаваться в подробности, переводил на обиняки. Как хочет. Очень, можно подумать, нужно Никифорову знать местные сплетни.
– Я радио займусь? – они уже шли по селу.
– Радио? Да, да… Вернее… Погоди. Сейчас не нужно. Потом, после похорон.
– Как скажете, – зачем тогда было затеваться? Ах, да, провод. Кабы сегодня не взяли, неизвестно, удалось ли где вообще раздобыть его. Уходит красная армия…
У самой церкви Василя перехватили:
– Вас в сельсовет…– запыхавшаяся Клава на Никифорова и не глянула. Наверное, так и нужно. Но стало обидно.
– Я подойду, – пообещал Василь. Подойдет? Никифоров смотрел вслед. Клава что-то говорила, обрывки слов долетали до него, но он не вслушивался.
Не обернулась.
Никифоров побрел в гору. Кабыздох подбежал, вильнул хвостом. В кармане завалялся кусочек хлеба. Жри, пес. За верность.
Кабыздох вежливо взял хлеб в зубы, отнес в сторонку, положил на траву. Зажирел, зажирел, псина. Или, напротив, хочет продлить удовольствие.
Последнее оказалось верным. Кабыздох, проглотив хлебушек, просто запел от счастья. Ну, будет, будет. Больше ничего нет.
Он пошел дальше.
– Не ходи туда, милок. Не ходи! – внезапно появившаяся из кустов бабка попыталась перегородить путь.
– Это почему?
– А плохо будет, плохо… – от старухи тянуло вином. Ай, бабка, молодец.
– Ничего, – он обогнул ее, та что-то забубнила, но Никифоров не слушал. А, может быть, она нарочно? Пугает, отваживает молодежь? Ерунда. Кто такую слушать станет…
Больше ему никто не повстречался. Ничего, скоро люди пойдут, скоро. Радио слушать, газеты читать. Библиотеку откроют, пусть сначала и небольшую. А кинопередвижка приедет, толпой повалят.
В церкви никого не было. Кроме, разумеется, усопшей (сейчас Никифоров решил звать ее так – «усопшая»). Куда же подевался почетный караул? Эх, деревня, деревня…
Он прошелся, прикидывая, где можно будет установить радио. Собственно, он церковь то и не смотрел толком. Келья – налево, а направо что?
Направо – тоже коридорчик, двери по бокам вели в пустые клетушки. Пустые, а решетки на окнах – дай будь. В конце коридорчика – лестница. Широкая лестница, как в училище. Вела она вниз. В подвал? Он спустился. Темновато будет, да. В полумраке он двигался медленно, боясь споткнуться обо что-нибудь. Убирали, но до конца не убрали. Полно хламу.
Уже почти в полной темноте
