сочный радужный рисунок, какой возникает при нагревании меди. Наклонившись, он заглянул в разинутый клюв и ощутил на своем лице приветственный теплый выдох, хотя не увидел ничего, кроме темноты.
– Что вы прихватили на сей раз? – спросил голос. – Волынку?
Тон был глухой, безличный, словно бы голос прошел через аппарат, слишком грубый, чтобы воспроизвести музыку обычной речи, но яростная энергия, просившаяся наружу, показалась ему знакомой.
– Я не музыкант. Меня зовут Ланарк.
– Что за мерзкие фокусы вы проделываете с больными?
– Меня просили с вами поговорить. А я не знаю о чем.
Ланарк больше не боялся. Он сел, уперев локти в колени и свесив голову. Прокашлявшись, он начал:
– Мне кажется, беседа – это способ защиты и нападения, но мне не нужно защищаться. И нападать тоже.
– Как любезно с вашей стороны!
– Ты – Рима?
– Я больше не имею дела с именами. Имя – это ошейник, который на тебя надевают, чтобы тащить, куда им вздумается.
Снова Ланарк безуспешно искал слова. Тишину нарушал только чуть слышный глухой стук, доносившийся откуда-то издалека. Наконец дракон произнес:
– Кто такая Рима?
– Девушка, которая мне нравилась. И я ей как будто немножко нравился.
– Тогда это была не я.
– У тебя красивые крылья.
– Пусть бы на их месте росли шипы, тогда бы мне не пришлось пререкаться с ублюдками вроде тебя.
– Почему ты так говоришь?
– Не делай вид, будто ты не такой, как другие. Тоже начнешь меня мучить, только другими приемами. Я беспомощна в этом ледяном гробу, так к чему же медлить?
– Озенфант тебя не мучил.
– А ты думаешь, я в восторге от этого шума? Балетная музыка! Женщины порхают и плывут в лунном свете, как лебеди и облака; взлетают из рук мужчины, как пламя свечи; женщины пренебрегают роскошными царскими и императорскими палатами. Да, обманщик болтал языком, не оставляя пищи моему воображению. Он говорил, когда-то и я могла творить нечто подобное. «Откройте сердце музыке, – говорил он. – Рыдайте от души». Кожа моя непроницаема, так что он насиловал мои уши, как и ты.
– Я не насиловал твои уши.
– Тогда зачем ты кричал?
– Я не кричал!
– Не впадай в истерику.
– Я не впадаю в истерику.
– Как же, ты абсолютно спокоен.
– Как я могу быть спокоен? – взревел Ланарк, но его оглушило эхо под тесным сводом.
Он сложил руки на груди и нахмурился. Гром стих, сменившись слабым звоном, сопровождавшимся (или Ланарку это показалось?) отзвуками смеха. Наконец он тихо произнес:
– Мне уйти?
Она ответила неразборчивым бормотанием.
– Я не расслышал.
– Можешь рассказать мне о себе.
– Мой
