дил ему спину, видно, морщинки всё-таки были.
– Ты, Митенька, прямо жених. Ладно, ладно, не сердись, – Николя нервничал и потому был особенно развязен, болтлив, позволяя себе пошлости, немыслимые в иное время.
Дмитрий не ответил. Сегодня собственная внешность интересовала его менее всего. Через силу он рассматривал отражение, лицо казалось длинным и унылым, но бледности не было, или она не бросалась в глаза, а это главное.
– Совершенно, совершенно незаметно, – Николя просунул руку под фрак и на мгновение задержал её:
– Стучит сердечко как часы! Ты моё проверь, кажется, выскочит и побежит по Крещатику!
Дмитрий дёрнулся:
– Потом, Николя, не время.
– Да это я так, просто, – Николя извлёк браунинг из кармана фрака, нарочно для этого пришитого с внутренней стороны – Никто и не догадается. Игрушка, а не пистолет. Ты сам попробуй, вдруг цепляет.
Дмитрий взял протянутый пистолет, вернул в карман фрака, потом быстро выхватил.
– Всё в порядке.
– Ты пробуй, пробуй.
Дмитрий, криво улыбаясь, повторил процедуру несколько раз. Нигде не цепляло, портной своё дело знал.
– Теперь прицелься, ну, вот хотя бы в меня – Николя отошёл к дальней стене комнаты.
– Зачем?
– Всё должно быть натурально, за нами… за тобой будут следить, понимаешь? – Николя встал в позу, скрестил на груди руки:
– Целься!
Дмитрий поднял пистолет. Браунинг он увидел только сегодня, но до этого две недели посещал тир Рахманова, стрелял из «Монтекристо», и под конец получалось совсем недурственно, тому свидетельство безделушки на этажерке, призы. Хозяин тира даже уверял, что у него несомненные способности. Наверное, хотел подольститься к выгодному посетителю, сделать завсегдатаем, а приятно было.
Браунинг сухо щелкнул.
– Ты убит.
– Наповал, – согласился Николя. – Теперь давай заряжать.
Они подсели к столу.
– Вот этот патрон отделит наших приятелей от остальных, грубых и нехороших. Он от другого пистолета, и потому непременно заклинит механизм.
– Зачем?
– На всякий случая. Я тебя знаю, Митенька, войдешь в раж, так и не остановишься. Про пистолет потом напишут, и всем станет ясно, железка немного подвела.
– А первые выстрелы?
– Мы же обо всем договорились. Панцирь, помнишь?
– Какой панцирь? – Дмитрий действительно забыл, последние дни прошли в лихорадочном бреду, всё путалось, сны и явь.
– Чемерзинский, его нынче все носят, кто боится.
– Ах, защитный… А он точно его носит?
– Какая разница?
– Да, действительно… – Дмитрий поставил пистолет на предохранитель, вернул в карман. Теперь браунинг ощущался иначе, ледяной спящей змеей, готовой в любой миг отогреться и ужалить.
– Я… Я очень бы хотел быть рядом с тобой, но… Ты понимаешь… – начал опять оправдываться Николя.
– Понимаю, – хотя не понимал и расстраивался, возникало странное чувство, словно Николя – нет, не обманывает, но ищет выгоду, свой интерес.
– Ради меня, – Николя посмотрел ему в глаза. – Ради нас, нашего будущего.
– Конечно. Ради нашего будущего. Я, пожалуй, пойду, – Дмитрий посмотрел на часы.
– Да, скоро доступ закроют, – Николя выглянул в окно. – Извозчик ждёт.
Они не стали обниматься, потом, если всё сойдет хорошо, достанет времени. Да и неловко было, Николя смотрел куда-то вбок, напряжённый, испуганный, Дмитрию стало его жаль.
– Ты не переживай. Обойдется, – утешил он Николя.
Извозчик подогнал пролетку к подъезду. Сейчас извозчики были дороги необычайно – визит императора создал бешеный спрос, было досадно отдавать столько денег, но положение обязывало. Явиться в театр пешком значило неминуемо навлечь подозрения, сегодня любой богатей считал за великую честь получить билет хотя бы на галерею, и потому приходилось стараться быть как все богатеи. Не выделяться.
Было тепло, как всегда в сентябре. Киев, непривычно чистый и чинный, напоминал вдовушку, ждущую смотрин, принарядившуюся и взволнованную, хочется опять замуж, да не за абы кого, новый муж – новая жизнь, какой она станет, решится нынче.
Чем ближе к театру, тем реже попадалась полиция, всё больше жандармы. Дмитрий старался выглядеть счастливым и уверенным, как и должно быть всякому,
