двенадцатичасовую агонию, полную смерти, боли, звериного страха и религиозной надежды, а потом просто умрут, все еще надеясь на что-то. Все вместе, даже не поняв, что происходит. Вот такое вот большое землетрясение. Двери школ так и не закроют, обеды так и не доготовятся на плитах, книги не будут дочитаны, телевизоры не будут выключены. Просто весь этот образ жизни остановится и забудется в одно мгновение. Не останется ничего! Больше не будет чемпионатов мира по футболу, рейтингов телепрограмм, концертов любимой группы, рисунков моего сына, ромашковых полян, горнолыжных курортов, передовых технологий, проколотых шин, веселых запуганных азербайджанцев в ларьках ремонта обуви, рекламных щитов в людных местах, серых карликовых кроликов, бликов на экране монитора, тополиного пуха. Даже бандитов, захватнических войн и голливудских певиц не будет. Ничего, что составляло мою жизнь. Ничего, что составляло жизнь на планете Земля. Мое сердце не двигалось уже давно.
Кортеж остановился у самолета, похожего на тот, на котором я уже летел утром. На этот раз со мной в самолет сели совсем другие люди. Тех, что сопровождали меня весь день, не было. И оружия никакого при них я тоже не обнаружил. Мы расселись по первым же попавшимся местам, какое каждому захотелось. Я прижался к иллюминатору и смотрел на улицу глазами, полными грусти. Я прощался со своей свободой.
Самолет подхватил нас и понес вдаль от дома. Вокруг было человек пятнадцать, но никто не ронял ни слова. Мы взмыли в воздух, и аэропорт скрылся за облаками. И тут я ощутил неудержимую, невыносимую тоску. Такую, какую испытывают дети в первую ночь пребывания в летнем лагере отдыха, будто тебя вырвали из твоего персонального мира и поместили в чужой – непонятный и злой. Совсем ненужный чужой мир. Я больше не вернусь. Мое сердце скулило.
Меня тронули за плечо. Я обернулся, симпатичная женщина, совсем без эмоций на лице, протянула мне поднос с едой. Я поблагодарил и начал вяло жевать кусок курицы, разогретый в микроволновке, и пюре. Осмотревшись, обнаружил, что вокруг все увлеченно ели, не поднимая глаз от тарелки, я тоже уставился в свою, есть не хотелось, отставил поднос и уткнулся в окошко, за которым до самого горизонта простирались облака.
Я закрыл глаза и задремал. Думать было не о чем, потому просто задремал, безо всяких дум. Меня вновь тронули за плечо. Та же женщина, держа в одной руке несколько подносов с пустыми после еды тарелками, говорила:
– Вот, видите? Занавеску задвиньте – свет не будет в глаза бить, поспите. Кресло откиньте, давайте я вам сделаю.
Она надавила на какую-то кнопку на ручке кресла, а другой откинула спинку. Я, не глядя на нее, кивнул головой. Затем она, вытянувшись в струнку через соседнее кресло, начала справляться с занавеской, но я, неожиданно для самого себя, стремительно приподнялся и взмахнул руками:
– Не надо, спасибо, пусть так.
– Ладно, – нисколько не озадаченно ответила она, подняла подносы и удалилась.
Я
