о полировке и суперфинише. Некий пух неопределённого белёсого оттенка сохранился разве что у самого перехода головы в шею – в наименее укреплённой, слабейшей, тыловой части её.
Что никоим образом не намекало на слабость – нет, отнюдь! Намекало, пожалуй, на тайну, сравнимую только с совершенно секретными документами разведок. На то, что у этого мощного и живучего аппарата для генерации мысли было прошлое – и, видимо, разнообразное прошлое. Тайна чувствовалась и в том, как нависали клочковатые, такие же исчерна-седые, как и щетины под носом, брови. И как из-под них вдруг вырывался искрой высокого напряжения пронзительно-синий просверк. Совершенно мальчишеский. Я вам устрою! – без труда прочитывалось в нём. Ничего не было бы удивительного, если бы столь энерговооружённым взглядом хозяину удалось бы вскипятить чайник без помощи технических средств. Без розетки и кабеля питания. Что ещё умел он, что ещё знал? Владимир с наслаждением и подробно ел его глазами, так как первый голод уже утолил.
– Так я спрашиваю вас ещё раз, молодой человек, ещё раз: что дальше? – скороговоркой произнёс хозяин, дёргая на груди клетчатую синюю рубашку-ковбойку, словно с целью вентиляции чайных испарений, и хищно наставив нос на Владимира. – Теперь, когда все гости познакомились, поднаелись, когда, по законам светских раутов, должен завязаться общий разговор или публика разбивается на группки, на такие отдельные партийки, по законам светских раутов, и они решают свои партийные интрижки. Что дальше, молодой человек?
Владимир посмотрел на Раису Виленовну. Теперь, когда она поела и попила чаю, абрикосовая блузка перестала отбрасывать на её и без того от природы желтовато-смуглое лицо мертвенный, костяной, пергаментный оттенок. Лицо стало вполне живым, обрело собственный, именно ему присущий живой цвет, тонкий румянец лёг на скулы. Теперь особенно заметно было, что Алик похож на маму – несмотря на светлые глаза и волосы, те же были очертания лица, та же едва намеченная улыбка, тот же румянец на скулах, как на только начавших созревать яблоках. Владимир отпил жидкого дымящегося красного пламени из стоявшей перед ним чашки с изображением ростральных колонн и надписью «Ленинград», перевёл дух и сказал:
– Пойдём в «Запчел».
– Это я уже слышал, молодой человек. Значит, я зря назвал вас Сабитовым-ага. Зря. Это был незаслуженный комплимент. Восточные люди не повторяются, они изобретательнее, восточные люди. Ну за что вы там будете бороться? За какие такие права человека? Зачем, простите, залазить на рожон, как выразились бы… ну, сами п’маете. Где-нибудь в пригороде красавицы Одессы. Почему бы не уехать, на самом деле, в Россию? Вы же лэтишник. Не пропали бы. И вас ведь даже собирались туда отвезти!
– Ну, а Саша? Чуть с собой не кончил человек! Он-то там точно очутился случайно! Он же с паспортом… ну, не гражданин, но… И вообще, я же был у него дома! Я уже ушёл из… Не сопротивлялся же, я бы перебился, вдруг подвернулось бы что. И вот так хватать, и куда-то там в фургон…
