ловно нарочно указывая и торопя загустеть.
Следы. Кругом были следы: грязно-желтые, красные, темно-красные, где-то даже винные – там, где отступали тени.
Не исчезали: адский огонь и бледность человеческого лица.
Я пытался бороться с собой, но как только взгляд упирался в безвольное и опустошенное тело, тут же к горлу подступала тошнота. Успокаивал цвет. Благодаря ему казалось, что это все вылилось не из человека. Оставив одно тело. Бессмысленное тело. Будто это кто-то неаккуратный пролил алую, нагретую солнцем краску.
Я взял первое попавшееся под руки полотенце и утопил его в теплой луже. Эти разводы казались бесконечными, но постепенно их становилось меньше. Меньше багрового. Красного. Меньше и меньше. Кисти рук начали неметь. Рот обильно наполнялся слюной, приходилось постоянно сглатывать. Дышал и сглатывал, чтобы смыть привкус ржавчины и запах рыжего. Нельзя было останавливаться, потому что тогда я начинал чувствовать на себе холодный застывший взгляд. Он будто меня контролировал, желая, чтобы я не подвел.
По законам смерти все физиологические процессы должны были приостановиться. Но на бледных щеках неподвижного лица блестели мокрые дорожки. Дистиллированные остекленевшими зрачками слезы скатывались одна за другой. Они скапливались до невозможности на подбородке и летели вниз. Мне казалось, в этой тишине я мог слышать звук слезной капели.
Это нагоняло страх.
По всем законам это было невозможно.
Слезы должны закончиться.
А потом просто закрыть глаза.
Мне сделалось совсем дурно от этой мысли, и я с еще большим усердием пытался стереть каждый след, что был оставлен тут небрежно. Нельзя было допустить халатности. Начали неметь руки. Но я не останавливался.
И только тогда, когда все пространство уже было заполнено солнцем, я замер и огляделся.
Вещи. Кругом забытые вещи.
Собрать и спрятать.
Я поднялся на ноги и шатаясь подошел к раковине. Включил воду на весь напор. С моих рук потекли красные ручьи. Я держал ладони под ледяной проточной струей до тех пор, пока кожу не начало покалывать от холода и вода в раковине не стала прозрачной. Как слеза.
Еще раз жадно и цепко огляделся по сторонам и, убедившись, что я сделал все как надо, успокоился. Панический страх оставил в покое. Дыхание пришло в норму. Сердцебиение нормализовалось.
Звонить. Пора звонить. Все готово.
Прислонившись спиной к стене и аккуратно съехав по ней на паркет, я закрыл глаза, достал телефон и набрал номер:
– Здравствуйте. Я убил человека.
I
Неделями ранее
Открыв глаза, я обнаружил себя в кресле, обутым в грязные ботинки. Как вернулся домой и уснул, я не помнил. За окном начинал проявляться серый рассвет. Дождь по-прежнему не успокаивался. Наручные часы показывали половину пятого утра.
Встал и отправился на кухню. Свет был включен. На столе стояла почти допитая бутылка виски, которая, по всей видимости, была куплена, когда я ходил выбрасывать коробку.
Набитая окурками пепельница заполняла помещение каким-то отвращением.
Окно было открыто нараспашку. Я выпил стакан воды, убрал за собой, потушил свет и, недоумевая, отправился спать. В коридоре наткнулся на все ту же коробку. Мне снова не удалось от нее избавиться. Открыв ее, я аккуратно запустил внутрь руку и вытащил первый попавшийся предмет, которого коснулись пальцы. Это оказалась металлическая статуэтка мужчины и женщины, демонстрирующих какую-то позу из Камасутры.
Подарок в шутливой форме. Просто так. Почему бы и нет? Ей тогда понравилось. Я положил статуэтку на прежнее место и лег спать.
Я бы мог проспать так вечность, но сквозь сон настойчиво прорывался звонок телефона. В комнате уже стало светло. Выжигающий солнечный свет полноценно захватил помещение. Телефон звонил из кармана брошенных на пол брюк. Трясущиеся руки издевательски не позволяли ответить. Следом за звонком пришло сообщение о том, что меня уволили. Понедельник, подумал я. С днем недели стало ясно, а часы показывали почти двенадцать дня.
Прошло всего пара дней, как я вернулся в этот город, в эту квартиру, а меня уже растерзали воспоминания. Все те же стены с тускло-зеленоватыми обоями. В центре полупустой комнаты стоял мой старый мольберт с чем-то незаконченным на холсте. Он будто умер. Изжил себя. Лежащие рядом кисточки окаменели. Это первое, что я должен возродить в этих скудных стенах.
Убеждение, что нужно бесконечно пытаться создавать что-то новое, было неотъемлемой частью меня. Неповторимое. Пусть даже ты уверенно лишен таланта для этого. Но ведь любая
