в живых после двух лет войны.
Большинство тех, кто начинал службу во вновь сформированном в сорок третьем году тяжелом самоходно-артиллерийском полку, либо погибли, либо выбыли после ранений.
Но служба у Павла Рогожкина шла не слишком удачно. В первом бою, еще на Курской дуге, немецкий подкалиберный снаряд прошил броню самоходки в полуметре от него.
На глазах у младшего лейтенанта истек кровью, получив огромную сквозную рану, сержант-наводчик. Вспышкой порохового заряда сожгло до костей руку заряжающему (позже ее ампутировали), а сам Павел был контужен и оглушен. С тех пор в когда-то способном курсанте поселился непреодолимый страх перед смертью.
Эта жуткая сцена, когда он сам, в горящем комбинезоне едва выбрался из машины, а вокруг взрывались мины, которые в любую секунду могли его добить, надломили парня. За проявленную трусость Павла Рогожкина перевели в пехотную роту. Он сумел вернуться на прежнее место командира «зверобоя» после ожесточенных боев, где неплохо себя проявил.
Однако авторитет до конца восстановить не сумел. Продолжал оставаться командиром машины, хотя его товарищи повышались в званиях и должностях, награждались орденами.
За два года Рогожкин «вырос» с младшего лейтенанта до лейтенанта и лишь недавно получил свой первый орден. Когда погиб его командир батареи Лучко, он числился какое-то время неофициальным комбатом, хотя командовал лишь своей машиной.
Теперь у него появился новый командир, бывший взводный из гаубичной батареи, и это в очередной раз болезненно кольнуло парня, хотя последнее время он воевал неплохо. Все же переборол свой проклятый страх.
Он временами то завидовал, то раздражался, глядя на Саню Чистякова, с кем вместе закончил одно училище, но как по-разному складывается служба! Чистяков уже капитан, весь в орденах, известен даже в штабе корпуса, в газетах о нем не раз писали. А Рогожкин два года самоходкой командует, и никаких перспектив. Ему даже собственный экипаж сочувствует – самое дрянное дело для офицера.
На этот товарищеский ужин решили собраться узким кружком, только комбаты, но Чистяков позвал старого товарища Пашу Рогожкина, и он сидел с командирами батарей вроде на равных.
Подняли очередной тост за победу, за вновь испеченного комбата, которому, по слухам, Пантелеев не сегодня завтра собирался присвоить капитанское звание.
Практически все командиры тяжелых самоходно-артиллерийских батарей имели по четыре звездочки на погонах. Исключение составлял Григорий Воронин. Он ненавидел немцев как никто другой. Гибель семьи и детей сделали его не только беспощадным в бою, но и зарядили такой ненавистью к немцам, что за ним поневоле приглядывали товарищи и даже подчиненные.
Осенью сорок четвертого года с ним уже был случай. В бою захватили группу пленных, в том числе несколько эсэсовцев. Живыми они сдавались редко, да и солдаты, зная, что они из себя представляют, в плен их не брали, как и власовцев.
Но тогда захватили сразу не меньше роты, и среди солдат
