чураешься ты нас.
– Не замай, Сашка, – обронил Шуркин дед.
– Вот-вот, мне ещё закваску найти надо, к Микляевым сбегаю.
И Пупчиха выкатилась сначала из-за стола, потом из передней и пропала в задней избе.
«Как лотошный бочонок, – подумал Шурка, – всегда бодрая, раздутая от удовольствия, свежая и выкрашенная лаком».
Игра в лото продолжалась. Позвали и Шурку. Он сел за стол около бабы Груни, пододвинувшей ему десять копеек. Три монетки по три копейки и одну погнутую копеечку, рядом насыпала горсть тыквенных семечек, чтобы закрывать цифры на картах.
– Поиграй вместо меня, – сказала она, – а я пока паголенки надвяжу да пельмени с мороза принесу.
Семечки пахли очень вкусно и Шурка сразу же забеспокоился: выдержит ли соблазн?
«Кричать» пришла очередь дядьке Серёже. Он умел так быстро из горсти то громко, то тихо называть числа, что трудно было угнаться, пока не наступал по правилам момент, когда надо было доставать по одному бочоночку.
Возобновившаяся игра прервалась неожиданно. Хлопнула в сенях дверь и со сбившимся на голове платком, с краснощёким от мороза лицом вкатилась Пупчиха.
– А-а!.. – воскликнул Мазилин, – совесть заела, возвернулась!
Но Пупчиха его не слышала и, кажется, не видела.
– Ванечка, – подкатилась она к Шуркиному деду, сидящему за столом спиной к голландке, и заморгала часто своими круглыми глазами, – Ванечка, у меня в доме вор.
– Что городишь-то?
– Правду говорю. Я пришла, а замок на сенцах открыт. Я, это, ну, думала, что забыла закрыть сама, и прошла в сени-то, а дверь в избу приоткрыта. Чую, что-то не то, не могла я дверь-то зимой открытой оставить, верно ведь? А потом вдруг слышу: кто-то дышит там. Я на цыпочках, перепугалась: убить ведь могут… на улицу – и к вам.
– Ну, что, Сашка, – сказал Головачёв очень спокойно, будто это привычное какое дело, – пойдём посмотрим?
Мазилин вначале как-то нервно дёрнулся, а потом чересчур, как показалось Шурке, воинственно выкрикнул:
– Знамо дело, пойдём, ружьецо у тебя где, дядь Вань?
Он обвёл избу решительным взглядом, увидел у себя за спиной высоко на стене висевшее на двух гвоздях ружьё и полез доставать.
– Хошь у меня и ладанка на груди, а так надежнее!
– Да не чуди, хватит и лопаты, – усмехнулся Головачёв.
– Вань, – сказала бабушка, – боюсь я.
И кротко посмотрела на мужа.
– Ничего, будьте дома. И ты, Серёжа, пойдём на всякий случай.
И они ушли.
Вернулись быстро. В плетне, отделявшем двор Головачёвых от Пупковых, была калитка.
– Вот ведь холера какая, сиганул так, чуть кубанку с головы не сшиб, – говорил возбуждённо Мазилин.
– Чего же не стрелял? – насмешливо спросил Шуркин дед.
– Да ведь я хотел, а потом он меня в снег смахнул, в сугроб, пока
