всё перевернулось, начался сплошной «дьяволов водевиль». Революция лишила всего: России, культурной среды, привычного уклада жизни, дома, мужа, дочери. Оставила только Слово. И – Дело: писать, свидетельствовать, жить. «Потому что вовсе не: жить и писать, а жить-писать и: писать – жить».
«Слово и дело» Цветаевой стало формулой верности – своей Душе, своему Дару, разорванной в клочья родине. Именно в Революцию услышала она голос народа, вырвавшийся из многовекового подполья – песней, плачем, пьяным смехом, молитвой, причитанием, матерком – вихрем, смерчем, завываньем. Из поглотившего реальность речевого хаоса вылавливала ухом поэта живые слова, возвращала им смысл, спасала их душу. В те дни никто больше так с русским словом не работал. Цветаева одна приняла на себя первый удар языковой стихии – и выстояла. Блок, бесстрашно в нее вошедший во след двенадцати разбойникам-апостолам революции, был истреблен собственной поэмой. Маяковского унес за собой поток агитпропа и новояза. Ахматова – удалилась в скорбное молчание. К Волошину в Коктебель доносились лишь отголоски бури. Гумилев лежал в могиле.
Марину штормило:
«Пока ты поэт, тебе гибели в стихии нет, ибо всё возвращает тебя в стихию стихий: слово.
Пока ты поэт, тебе гибели в стихии нет, ибо не гибель, а возвращение в лоно».
Зимой 1919-го Бальмонт, в те дни душевно сблизившийся с Цветаевой, рассказал ей, как встретил на улице безумную женщину, все время спрашивавшую: «Дяденька, а дяденька, где мой дом?» И сам на грани безумия, в панике бежал.
Реакция Марины была мгновенной, она сразу всё узнала и преобразила: «Бальмонт! Как замечательно! И как всё ясно. – Новая Россия – милиционер у столба смотрит в огонь – Москва, которая не знает, где ее дом – и Вы, Поэт…
И Москва спрашивает дорогу у Поэта…»
Несколько лет спустя, Бальмонт, уже в эмиграции, вспомнит этот эпизод в эссе «Где мой дом?» и – художественно довершит его:
«Увидев меня, Марина всплеснула руками и воскликнула: „Братик, что с вами?“
Я рассказал ей подробно о встрече. Лицо Марины сделалось торжественным, а глаза ее стали смотреть как будто внутрь самих себя.
– Братик, – сказала она, беря меня за руку. – Она должна была к вам прийти. Ведь это же к вам приходила – Россия».
Старый Поэт немного польстил себе, но и его поразила мистическая минута, когда в одном облике предстала перед ним потерявшая свой дом женщина, Россия и Марина. И лицо ее он увидел «торжественным», а глаза Цветаевой «стали смотреть как будто внутрь самих себя». В те дни не Москва (не только Москва), а именно вся Россия потеряла свой дом – и пути к себе спрашивала – у Поэта.
Бальмонт – испугался и сбежал (укрылся в Кафэ Поэтов). Марина – ответила всей мощью своего дара – всей силой любви.
Восьмилетняя дочь Аля сообщала матери Волошина: «Марина живет как птица: мало времени петь и много поет».
Каждый
