style="font-size:15px;"> – Они столько платят за каких-то бродячих собак?
– Мы же не знаем, почем сейчас собачатина на черном рынке.
Я в некотором отчаянии взглянула на Гарсона.
– Все это настолько жутко и в то же время так нелепо! Вы понимаете, что мы влипли в какую-то нелепую историю?
– Из-за этой нелепой истории убили человека.
– И мы не знаем даже, кем он на самом деле был.
– Вы же сами однажды сказали, инспектор: никто не знает, кем в действительности был Шекспир, но он писал литературные произведения.
Так вот, возможно, мы не знаем, кем был Лусена Пастор, но он торговал собаками.
– Торговал собаками, с ума сойти!
Гарсон вдруг посмотрел на часы:
– Петра, я пошел, у меня запланирована встреча во время обеда.
– По работе?
– Нет, частная. Увидимся в комиссариате.
– Когда вернетесь, сразу же свяжитесь с сержантом Пинильей. Скажите ему, чтобы он занялся сотрудниками городской гвардии и муниципального приюта. Необходимо выяснить, кто обеспечивал Лусену собаками.
– Если этот кто-то существует.
Я с тревогой взглянула на него и суровым голосом повторила:
– Если этот кто-то существует.
Думать, что, возможно, мы начинаем двигаться в неправильном направлении, – хуже всего. Сразу возникает ощущение собственной тупости, как у играющего в прятки ребенка, который ищет своих товарищей в одном углу, а они сидят в другом, да еще подсмеиваются над ним. Более того, это проклятое дело не вызывало во мне никаких чувств, в нем отсутствовали эмоциональные компоненты. Ничтожная жертва не запускала во мне механизмы справедливого возмездия, как это было в моем предыдущем деле с изнасилованными девушками. В сущности, мы ни на миг не допускали, что Лусена может оказаться невиновным. С самого начала мы были убеждены, что в известной мере он сам нарывался на неприятности, и это стоило ему жизни. Ужасно, если вдуматься, ведь единственным, из чего мы исходили, чтобы прийти к такому заключению, была на самом деле его внешность, а вернее, социальная принадлежность, отразившаяся в его внешнем виде. Разве стали бы мы подозревать его в чем-то, если бы он выглядел как большой начальник? Но Лусена был таким же, как собаки, которыми он торговал: беспородным, уродливым, меняющим кличку с каждым новым хозяином, не имеющим ни родных, ни знакомых, которые искали бы его после смерти. С одним отличием: собаки вызывали жалость, потому что за ними не числится никакой вины.
Так вот, должна ли я угрызаться из-за того, как относилась до сих пор к этому жалкому человечку? Правильно ли осуждать себя за то, что я не испытываю горячего желания расследовать его убийство? Я и так уже почтила его память, привезя на кладбище собаку, то есть сделала гораздо больше того, что мог бы одобрить любой здравомыслящий
