на лету суть доклада, понимал иногда с полуслова нарочито недосказанное, оценивал все оттенки изложения….Он никогда не оспаривал утверждений своего собеседника; никогда не занимал определенной позиции, достаточно решительной, чтобы сломить сопротивление министра, подчинить его своим желаниям и сохранить на посту, где он освоился и успел проявить себя… Министр, увлеченный правильностью своих доводов и не получив от царя твердого отпора, предполагал, что Его Величество не настаивает на своих мыслях. Царь же убеждался, что министр будет проводить свои начинания, несмотря на его, императора, несогласие. Министр уезжал, очарованный, что мог убедить государя в своей точке зрения… В этом и таилась ошибка… Где министр видел слабость, таилась сдержанность. По недостатку гражданского мужества царю претило принимать окончательные решения в присутствии заинтересованного лица. Но участь министра была уже решена, только письменное ее исполнение откладывалось.
Коковцов Владимир Николаевич (6 (18) апреля 1853, с. Горно-Покровское Боровичского уезда Новгородской губернии – 29 января 1943, Париж) – русский государственный деятель, финансист. С 1904 по январь 1914 – министр финансов. Ближайший сотрудник А. П. Столыпина. После убийства Столыпина с сентября 1911 по январь 1914 – председатель Совета министров. Из воспоминаний:
Отставка была решена. С тяжелым чувством вошел я в приемную государя и после минутного ожидания в ней – в его кабинет. Когда я вошел в кабинет, государь быстро подошел ко мне навстречу, подал мне руку и, не выпуская ее из своей руки, стоял молча, глядя мне прямо в глаза, вынул левой рукой платок из кармана, и из его глаз просто полились слезы.
Шварц Александр Николаевич (4 (16) января 1848, Тула – 5 (18) января 1915, Петроград) – русский государственный деятель. Министр народного просвещения с 1908 по 1911 год. Из воспоминаний:
Больше всего, конечно, бросалась каждому в глаза его редкая память если не на лица – зрительная память его, кажется, была не велика, – то на имена, числа, годы и т. п. В этом отношении он положительно поражал меня, через три года вдруг вспоминая имя какого-нибудь профессора, о котором он слышал от меня в запале, либо из самых резких моих докладов и по какому-нибудь совершенно пустому случаю. Другой столь же выдающейся его особенностью являлась совершенно исключительная приветливость, которой немало способствовало действие на всех, через которых мне случалось проверять это наблюдение, его в высшей степени привлекательных глаз. Обращение его прямо можно было назвать чарующим, несмотря на то что самое краткое пребывание с ним точно так же давало вам немедленно почувствовать, что эта приветливость чисто внешняя и что в его милостях и ласковых на вид речах – души нет. Он кротко на вас глядел, приветливо улыбался, но что-то невольно говорило вам, что это сделавшееся обычным выражение как будто скрывает полное равнодушие и безучастие и к делу, и к лицу, об этом деле говорящему. В других он очень любил искренность, сплошь и рядом я слышал от него фразы: «Хороший человек, прямо в глаза глядит», –
