давал нам урок, и постепенно замысловатые древние письмена уже не казались нам такими непонятными. Гиле, с его жаждой знаний и страстью ко всему новому, нравилось погружаться в “Книгу книг”, разгадывая тайну святого языка. Меня тоже привлекала странная письменность, такой особенный, диковинный шрифт и мистическое звучание иврита. Кто знает, возможно, мы бы и выучили его со временем, хотя бы на уровне понимания; ведь идиш мы неплохо знали, хоть и не могли говорить на нём, поскольку дома общались на русском, и только родители иногда говорили между собой на идиш. Но, на беду, дедушке случилось заболеть, и какое-то время он у нас не появлялся. Без него мы забросили язык, перестали заниматься и постепенно всё забылось.
XVII. Воры
Мама верила в сны, в предчувствия и предзнаменования. При этом свои сны она истолковывала буквально и если видела плохой сон, так и говорила: “Дурной сон приснился”. Она не умела дать хорошее толкование плохому сну, как учит еврейская традиция. Помню, однажды я случайно подслушала её разговор с дедушкой. Она, видимо, рассказала ему свой сон и, как видно, не очень приятный, поскольку была огорчена и встревожена и говорила почти шёпотом, а дедушка нахмурился и сказал:
– Нельзя так, Ента. Нельзя плохое говорить! Запомни, что бы ни приснилось, какой бы плохой сон не был, всегда надо придумать ему хорошее объяснение, потому что сон сбывается так, как ты его истолкуешь. Так говорит наша еврейская традиция.
Но у мамы никак не получалось следовать этому правилу. Из “плохого” сделать “хорошее” она не могла. И от тревоги своей тоже не могла избавиться. Возможно, я не запомнила бы этот случай, если бы не событие, вскоре последовавшее за ним: старший сын тёти Ханы, Сёма, разбился, упав с лестницы, получил сотрясение мозга, которое перешло в воспаление. Ему сделали операцию в Москве, но спасти его не удалось… Что сделалось тогда с мамой! Мы думали, она не переживёт смерти племянника…
Однажды утром в начале весны 1941 года мама проснулась с болью в груди.
– Что, что, Леночка? Что с тобой? – забеспокоился папа.
– Плохой сон приснился, – ответила мама, – что-то не хорошо мне. Я видела наш дом в огне… мы бежим, и люди вокруг бегут… и улицы горят.
– Ну, мало ли что может присниться! Не обращай внимания! Это всего лишь сон, – пытался её успокоить папа. Но мама смотрела остановившимся взглядом мимо него; в глазах у неё застыл страх.
После завтрака в привычных домашних хлопотах мама позабыла о сне, взволновавшем её, и о своём беспокойстве.
Придя из школы, я увидела, что мама с Сарой что-то оживлённо обсуждают, а из кухни доносится аппетитнейший запах пирога.
– У нас будет пирог на обед? – спросила я весело.
– Нет, не на обед, а на ужин, – ответила мама. – Сегодня к дяде Айзеку сестра придёт.
– Ура! У нас будут гости!
У Айзека Сидаревского было два брата и две сестры. Одну сестру, Хасю, мы знали, она жила по соседству. Вторая – Соня – жила на Луполово, работала бухгалтером на заводе. Братья жили в Бобруйске, мы с ними не были знакомы, но Айзек много о них
