регулярно, и практически не знавший отклонений от затверженной наизусть роли.
Когда-то Василий действительно служил в милиции, участковым, а Зинка работала там секретаршей. Оба – приехали издалека, из областных городов великой нашей родины, где оставались только дальние и не слишком любимые родственники. Оба – без жилья, друзей и связей. Ну и прикипели друг к другу, водой не разольешь. На свадьбе гуляло все отделение. Квартиру потом дали. Зинка с животом на работу ходила, ребеночка ждала. Да не повезло им. Какая-то сволочь решила Василию отомстить за что-то – подстерегла Зинку и в живот пырнула. Девушку спасли, а ребеночка, увы, нет. Да и сказали, что детей мол, больше не будет. Васька тогда не в себе был – все того подонка искал, да тот хорошо спрятался, или уехал куда… Сжигавшая несчастного ненависть требовала выхода, и тогда Васька стал пить, чтобы проще было ненавидеть себя. Ему это удавалось. Зинка жалела его, как большого и неразумного ребенка, бросить которого – означало предать. Из милиции оба уволились – не хотели, чтобы их все жалели, да и воспоминания жгли каленым железом. Василий сначала пристроился охранником в ресторане работать, а Зинаида пошла домработницей в богатую семью, прибирать и за хозяйством следить. С финансами вроде получше стало, да словно что-то сломалось в обоих, и если женщина еще как-то держалась, найдя спасение в воскресных проповедях батюшки Игнатия из близлежащей церквушки, то он – не сумел. Менял одну работу за другой и пил не останавливаясь. Ничего не помогало: ни отчаянные полные боли глаза жены, ни увещания бывших сослуживцев, ни вкрадчивые упокоительные речи батюшки о всепрощении… Какое всепрощение, когда такие подонки по земле разгуливают? Куда смотрит великий и всемогущий боженька, раз допускает такое на земле? За какие грехи посылаются людям подобные испытания? Василий искренне не понимал – ловил бандитов, сажал в тюрьму, так было за что! Наркотиков он никому не подкидывал, факты не подтасовывал, все по-честному расследовал, и виноватым себя не считал. Смотрел он на благообразное в окладистой бороде лицо священника и басил:
– Я, если бы нашел того негодяя, удавил собственными руками!
– Грех, сын мой, человека жизни лишать, не нами она дана! – возражал отец Игнатий.
– А моего ребенка во чреве убить – не грех было?
– И это грех! Так за него убийца на Страшном Суде ответит!
– Да есть ли он, этот Страшный Суд? Пусть здесь, на земле отвечает! – упрямо твердил Василий.
– Не можем мы на себя роль судии брать!
– Угу! И что ж, милиция, получается, тогда тоже не нужна? Пусть все преступники творят, что им вздумается? Так что ли?
– Ну почему не нужна? Нужна, не преувеличивай, сын мой. Только жизнь у человека отнимать неправильно.
– Нет, отец Игнатий! Не по мне такая философия! – отрицательно поводил широкими плечами Василий, вздыхал и шел пить дальше. Ни слова о вечной душе, ни укоры любящей измученной жены не доходили до его сознания, оставаясь пустыми фразами, падавшими пожухлыми листьями на землю. Не принимал он их. Единственное, что могло бы примирить
