смысле? – мне вдруг стало ужасно весело. Даже интересно, что там придумала эта козявка для интерпретации моего поведения.
– В таком! Я ничего тут не решаю. И вообще, вас не держу…
– А я ничего не понимаю. О чём ты говоришь?
Настюха пожевала губы, то краснея, то бледнея, и вдруг выдала нечто совершенно замечательное:
– Если вы думаете, что своими штучками меня очаруете и я освобожу вас от работ, то сильно ошибаетесь! Я никогда не забудусь настолько, чтобы поверить в ваш ко мне интерес. Вы мне взаимно безразличны, и это никогда не изменится, а что касается исправительного срока, то, моя бы воля, я бы прямо сейчас вас домой отправила, но, к сожалению, тут все вопросы к инспектору Константину Георгиевичу.
Вот это прикол! Вот вообще не так я девушек очаровываю! Честно говоря, уже и не помню, когда в последний раз мне приходилось прилагать для этого хоть какие-то усилия. Обычно всё ограничивается фразой: "Эй, детка, иди-ка сюда!" А сейчас со мной творится нечто совершенно непонятное. И я уж точно не пытаюсь сознательно очаровать эту вредину – просто творю какую-то дичь, которая сама собой приходит в голову, а то и вовсе на уровне тела срабатывает. Но вслух произношу совсем другое:
– А почему ты согласилась?
Ручонку по-прежнему не отпускаю.
– На что? – удивлённо распахивает глазищи Настя. Они внезапно кажутся мне большими и такими глубокими, что при должной сноровке в них можно утонуть.
– Нянчиться со мной. Я понял, почему это на тебя повесили, но тебе-то это зачем, если я даже не приятен?
Её губы несколько раз дёрнулись, порываясь что-то сказать в своё оправдание, но потом она нахмурилась и ответила явно честно:
– Из страха.
– Вот уж не поверю! – ухмыльнулся я. – Ты самая бесстрашная девчонка из всех, кого я знаю!
Настя пожала плечами:
– Там, где я борюсь за действительно важные вещи или где мне нечего терять. А выбросить свою мечту на помойку – боюсь. Кто я против мэра и его команды?
– Что за мечта?
– Доучиться для начала…
– А потом?
– Делать мир лучше. Помогать людям.
Я её ненавижу. Потому что восхищаюсь. Не знаю, чего больше, но чувствовать себя хуже невзрачной девчонки, которая на три года младше, учится в педе и, судя по шмоткам, перебивается с хлеба на воду – это тяжело для психики.
А вот ещё: надо бы свалить и оставить её в покое, раз я так неприятен. Договориться с отцом на отработку в другом месте. Но я не могу. Не хочу. Хочу быть здесь и видеть её. Да, это тяжело, но в этой тяжести есть свой кайф. Может, я латентный мазохист? Нет, просто мне нужно кое-чему у неё научиться, – вот как я объясняю себе своё малодушие. Решено, остаюсь. Но стараюсь быть нормальным человеком.
Я отпустил Настину руку, и дальше мы пошли рядом, но не касаясь друг друга.
Её начальницы не оказалось на месте, и Саныч тоже сегодня отсутствовал.
– Вот видишь, проблемы нет! – довольно объявил я. – Никто не сделает меня инвалидом, и никто не узнает, что я раскидывал щебёнку.
– Зачем вам это? –
