я натянул одеяло на голову, да и мешала горящая под потолком лампочка.
Но опять вошел надзиратель и приказал лежать так, чтобы голова была открыта и видима через глазок. Я лег так, как он велел.
Усталость взяла свое, но, когда немного согревшись, я стал засыпать, из соседней камеры послышались страшные крики. Я вскочил, а из соседней камеры неслись вопли с просьбами не бить и не мучить. И все это после ужасающей тишины.
Через некоторое время ко мне зашел надзиратель и велел ложиться спать, сказав, что мой сосед сошел с ума и сейчас у него врач. Действительно, вскоре вопли прекратились, и я уснул.
После этого много дней и ночей я провел в тюрьме, но первая ночь запомнилась ярче всех.
Я быстро привык к распорядку дня: подъем, оправка и мытье, завтрак, обед, ужин, отбой. В течение дня – часовая прогулка на крыше и вызовы на допрос. Один раз в неделю обмен книг и два раза ларек на деньги, переданные из дома, в сумме десяти рублей в месяц. Вечная тишина, когда не видишь никого, кроме конвоиров и следователя. Но все по порядку.
Первые три дня (на второй день мне отдали мою одежду) меня водили на снятие отпечатков пальцев, фотографировали в разных ракурсах, утром и вечером водили в туалет, а днем на прогулку.
Прежде чем вывести на прогулку, предупреждали, чтобы я оделся. Потом два надзирателя (один спереди, а другой сзади) выводили меня с руками, заложенными за спину, в коридор и на лифте поднимали на крышу. Выйдя из лифта, мы попадали в небольшой коридор, по бокам которого были двери в прогулочные «дворики», в один из которых меня и выпускали, закрыв за мною дверь.
«Дворик» был небольшой, метра четыре на четыре. Разговаривать или кричать категорически запрещалось (за этим следили часовые, находящиеся над коридором). Часовым сверху было все видно, и, в случае нарушений, прогулка прекращалась, а нарушителя отправляли в камеру.
Эти «прогулки» доставляли много радости и печали.
Как хорошо после камеры видеть небо (больше ничего не было видно), даже если идет дождь или снег, но шум улицы, доносившийся снизу, а в особенности бой часов на Спасской башне Кремля (слышимость была изумительной), вызывали тяжелые воспоминания.
Я старался ни о чем не думать, и только мысль, что впервые день рождения детей будет без меня, волновала.
Через несколько дней после моего ареста, меня после завтрака стали водить на допрос.
Камеры для допроса находились внизу, куда опускались на лифте.
Камера для допроса имела окно, забранное решеткой. В ней стоял письменный стол, загораживающий окно, за которым сидел следователь; сбоку стоял диван. В углу, при входе, к полу были прикреплены столик и табуретка, на которую сажали заключенного.
Сидя на табуретке и упираясь спиной в стену, а ноги держа под столиком, вскочить было невозможно.
Вот в такую камеру для допросов и стали меня ежедневно водить.
Я забыл еще сказать, что на столе у следователя был телефон с отводной трубкой, а расстояние между его столом и столиком было
